Аллочка и строптивый Дед Мороз

Пасмур Дарья

Гордеев усмехнулся и скрестил руки на груди.

— Я догадывался, что Самойлов любимчик твоего дяди. Видимо, он допускает его ближе, чем мне казалось, — хмыкнул он.

— А флешка?

— Какая флешка? — Гордеев нахмурился.

— Как ты мог ее не заметить? — удивилась я, — Она неоновая, оранжевая.

— Я был увлечен другим, — Гордеев отвел взгляд, и я поняла, что он имеет ввиду.

— Ты был слишком напуган, что Артем сдаст тебя дяде? — уточнила я.

Тут Гордеев разочарованно цокнул

языком.

— Да, мне стоило бы опасаться этого, — признал он, — Но я переживал, что тебе не захочется предстать перед дядей в таком свете.

Я удивленно вскинула брови.

— Ты переживал из-за меня?

— Представь себе, я не такой подлец, каким все меня считают, — Гордеев покачал головой и захлопнул окно - как раз вовремя, ведь в комнате стало слишком холодно.

— Возможно, все сменят гнев на милость, когда увидят тебя в шубе Деда Мороза, — я не удержалась и хихикнула, глядя на то, как Никита сурово хмурит свои черные брови.

Он поднял на меня глаза и одарил таким взглядом, будто совершенно забыл, что тридцать первого декабря его ждет новый невероятный опыт - детский утренник.

— Ты всерьез думаешь, что я выряжусь и буду скакать у елки, как клоун? — скептически уточнил он, и улыбка сползла с моего лица.

— Как клоун не надо, — пробормотала я, вспомнив, какой комичный Дед Мороз получился из электрика Василия Григорьевича. Такого мы больше не переживем.

— Аллочка, твою мать, — прошипел Гордеев, бросая на меня то ли гневные, то ли жаждущие взгляды. — Подыщи себе другого Деда Мороза, ясно? Я не гожусь для этой роли.

И тут его высокомерие пробило крышку, которая так долго удерживала копившуюся во мне злость.

— Знаешь, что, Гордеев! — крикнула я, вскочив со стола, — Если сегодня вечером ты не явишься в большой зал на репетицию, можешь искать другую дурочку, которая продвинет тебя по карьерной лестнице!

Мужчина молча наблюдал за мной, и только трепещущие ноздри и резко очерченные желваки выдавали его истинные чувства. Чтобы поставить точку в разговоре, я с силой ударила ладонью по его столу и выкрикнула:

— Сценарий пришлю на почту!

Разорвав нить, связывающую наши злющие взгляды, я вышла из кабинета и едва не взвыла от боли в руке. Пожалуй, с хлопком по столу я погорячилась.

— Аллочка, — тихо пробормотал Гриша, выходя из тени здоровой пальмы, чей горшок занимал лютую долю зоны отдыха.

Я резко обернулась на парня и, все еще красная от злости и несброшенного возбуждения (и это злило еще больше!) кинула в его сторону:

— Не сейчас!

И, не став выяснять, что Степанов делал напротив Гордеевского кабинета, я фурией метнулась на первый этаж.

Ромашковый чай. Мне нужен ромашковый чай. Три пакетика и валерьянка вместо сахара.

К черту Гордеева! Влез тут со своими чертовыми

амбициями и перевернул с ног на голову мою жизнь. Перед самым Новым годом! Когда нужно заканчивать прежние дела, избавляться от всего лишнего, и обновленной вступать в следующий марафон длиной в триста шестьдесят пять дней.

А что сделала я? Сказала “согласна” человеку, которого на дух не переношу, и теперь вынуждена дрожащими руками, стуча носиком чайника о керамическую чашку, плескать крепко заваренный успокоительный отвар.

Мне не ромашковый чай нужен. Мне нужно зелье! Отворотно-поворотное! Чтобы ноги Гордеева в моей голове больше не было! Лишь руки… Его нежные наощупь ладони, действующие с выверенной жесткостью, словно стремящиеся схватить добычу, чья виляющая попка так кстати промелькнула совсем близко.

Одно воспоминание о пальцах Гордеева, очерчивающих контур моих ягодиц, и я разочарованно простонала прямо в чашку с кипятком. Я не должна была позволять ему это делать. И плевать, что на самом деле я не хотела позволять ему остановиться.

Тело, истосковавшееся по ласке, готово принять ее от кого угодно - даже от мерзкого Гордеева! И от этого я чувствую себя предательницей по отношению к своим же принципам.

Ничего, Аллочка, успокойся. Дыши ровно, мелкими глоточками потягивай ромашковый чай и просто жди. Скоро этот кошмар закончится, и вездесущий Гордеев уедет издеваться над другими людьми. Над другой Аллочкой.

И почему на этой мысли я с шумом отставила чашку в сторону, нечаянно выплеснув половину содержимого? Не могу же я в самом деле ревновать Гордеева?

***

Рабочий день закончился, и сотрудники, наспех покидав личные вещи в сумки, потекли к выходу. Один за другим пищали автомобильные брелоки, сообщая о том, что карета подогрета и готова выдвигаться в сторону дома.

Сегодня мне не хотелось по привычке улыбаться коллегам, провожая их взглядом. Я слишком устала. Мой эмоциональный резерв близился к нулю. Пробки выбило, провода выгорели, ток убежал из моих розеток в неизвестном направлении. Кто знает, сколько еще метафор, связанных с электрикой, я придумала бы, если бы не Гриша, нависший над моей стойкой.

— Аллочка, — примирительно позвал он, и я подняла на него погасший взгляд, — Давай сходим куда-нибудь?

Я усмехнулась, не зная, как еще реагировать на такую внезапную смену романтической политики Степанова. Разве его уже не смущает, что у меня за спиной маячит Гордеев?

— Я занята, — двусмысленно ответила я, расстраиваясь из-за того, что долгожданные шаги со стороны Гриши не принесли мне удовлетворения. Более того, я не хочу идти ему навстречу.

— Я слышал, как ты послала Гордеева, — признался парень, и я отвела взгляд, чтобы он не заметил печаль в моих глазах.