Алракцитовое сердце. Том I
Шрифт:
Хоть и не все.
Деян то и дело замечал на себе настороженные и любопытные взгляды: скорбь – скорбью, а новости и сплетни расходились своим чередом. Все пришедшие на погост видели его, стоящего на своих двоих, и видели труп Хемриза – с дырами во лбу и с одной ногой: чародей все же не стал трогать Кенека и использовал для своего черного колдовства мертвую плоть.
Снова чувствовать землю двумя ногами было – словно вдруг выучиться бегать на руках: вроде и хорошо, но слишком странно и не слишком-то удобно. Мышцы от бедра до новообретенной правой ступни болели немилосердно, и, чтобы ходить, по-прежнему приходилось опираться
Никто не расспрашивал напрямую о том, что случилось ночью: скорее люди решились бы заговорить с Големом, хоть и старались держаться от того подальше. Чародей после всего случившегося был в их глазах чудом, пусть и ниспосланным к ним на помощь не Господом, а сотворенным Владыкой Мрака; иными словами, фигурой хоть в каком-то отношении понятной. А кем считать теперь бывшего калеку-соседа – мало кто мог для себя решить…
Чародей использовал на нем свою колдовскую силу, и он должен был к вечеру уйти с чародеем, – то есть получалось, что в каком-то смысле он теперь был с чародеем заодно, и оставался ли он по-прежнему самим собой?
В этом Деян и сам не был уверен. Что-то изменилось, необратимо изменилось после прошедшей ночи. Был ли в том повинен Кенек с его сбродом или же от «подарка» Голема остался след где-то внутри, омерзительный и несмываемый, как затекшая между половицами кровь? И то, и другое.
Объяснение с Эльмой оказалось неожиданно коротким и мучительным. Она знала и видела все, так как вернулась ночью сразу после прихода Джибанда, но говорила, что прихоть чародея – к лучшему.
К лучшему!
«Если ты ему нужен, он не даст тебе пропасть, а сюда за Кеном явятся другие, – говорила она так просто, будто речь шла о собиравшейся на пироги соседке. – Рано или поздно – но непременно явятся: ты сам так думаешь. Уходи – и не возвращайся».
Еще вчера она отговаривала его от того, чтоб уйти в соседний дом, а теперь сама гнала в большой мир и даже пригрозила выставить за порог, если он попробует остаться.
Все это не укладывалось в голове.
– II –
Наконец по знаку Тероша мертвецов по одному начали опускать в землю. Вакиру и старикам, несмотря на их недовольство, помогал Джибанд, без которого они едва ли смогли бы справиться.
– Помилуй, Господи Великий Судия, неразумных детей своих, что стремятся к тебе, пути не ведая… – нараспев говорил преподобный. – Прими, Господи, души их, освети им путь во Мраке милостию своей…
– Удивительное дело: прежде у Небес просили справедливого суда, а теперь просят милости, – тихо сказал Голем. – И что ваш Господь? Прислушивается?
– Сделай одолжение: замолчи, – так же тихо попросил Деян.
Чародей стоял рядом, в двух шагах, опершись спиной на сосну с видом отрешенным и уставшим. Иногда он приоткрывал один глаз, чтобы окинуть взглядом толпу, но тут же снова погружался в себя.
От Эльмы Деян знал, что на рассвете Голем забрал кобылу Беона и уехал в Волковку. К полудню вернулся, а часом позже прискакал священник. В Волковке вроде как обошлось без происшествий, хотя вид у Тероша был пришибленный и помятый.
В Орыжи все утро копали на погосте общую яму Кенековым дружкам и могилы для своих. А когда закончили – оказалось, нужно на одну больше: старый кровельщик Матак Пабал,
Кенек сидел связанный в сарае у Беона. С того мгновения, как ему сообщили о самоубийстве отца, он не сказал ни слова. Что с ним делать – никто до сих пор не решил. Сам староста пришел в себя, но встать с постели не мог. А если б и мог – у него хватало других забот: у Пимы, узнавшей о смерти Халека, от переживаний раньше срока начались схватки. Разрешиться от бремени ей никак не удавалось, хотя Илла суетилась вокруг нее с самого утра; Эльма тоже сидела с ней. Пока одни хоронили убитых или готовили поминальный стол, другие пытались сохранить одну жизнь и помочь появиться второй… Деяну чудилось в этом совпадении что-то сверхъестественное и жуткое. Хотя, в сущности, таков был обыкновенный порядок вещей – только сжатый до единого дня и часа.
Еще не успели упасть последние комья земли, как люди вереницей потянулись от погоста. Несколько старух – тетки и свекровь покойной Дамиши, единственная ее родня – обступили священника, однако тот попросил их обождать.
Деян и сам ждал случая попрощаться, но все же на миг пожалел, что не поторопился уйти: преподобный Терош протискивался к нему через толпу с видом самым мрачным и решительным. А что бы их ни связывало прежде, Терош Хадем всегда и во всем был служителем Господним, колдовства не одобрявшим…
– Переговорить с глазу на глаз можем? – спросил священник.
Деян обернулся к Голему, но тот уже куда-то исчез. Чародей сначала собирался уехать еще до похорон, потом – сразу после, однако отчего-то медлил.
– Думаю, есть еще время, отец Терош, – сказал Деян. – Только где?
– Это тебе лучше знать.
«Ошибаешься. Ничего я не знаю».
Деян снова огляделся: погост почти опустел. Идти к Догжонам не хотелось, и он был не уверен, пустит ли вообще Малуха его на порог: наспех собранный в дорогу мешок она красноречиво выставила на крыльцо. О том, чтобы еще раз зайти в разгромленный, оскверненный насилием и убийством родительский дом, даже думать было противно.
– Ну так что? Веди куда хочешь, – священник прокашлялся, – Сын мой.
– Идемте. Тут недалеко, – Деян горько усмехнулся. Во всей Орыжи теперь оставалось только одно место, которое он мог считать родным и откуда его никто не посмел бы выгнать. Оно и впрямь находилось близко: здесь же, на погосте, через два ряда…
– III –
Родители лежали под одним камнем, будто сбитым из двух половин, с тонкой алракцитовой прожилкой посередине. А на дедовском надгробии давно не мешало бы подновить надпись. У старой Вильмы надписи не было вовсе, так и лежала под серым валуном.
Терош Хадем молчал и ерзал на скамейке, слишком маленькой и узкой для его тучного тела.
– Ее когда-то сделал Мажел. Затем, чтоб мне не приходилось стоять. – Деян выставил вперед ногу. Сапог прежде тоже принадлежал Хемризу, оставшаяся на заднике кровь – Барулу. – Вы об этом собирались поговорить? Так говорите. Я слушаю.
Преподобный Терош нахмурился.
– Невиданное дело. И большой грех колдовством порядок, Господом сложенный, менять... Но разве ты просил о том, желал того? Большой грех, да не твой.