Алракцитовое сердце. Том I

Годвер Екатерина

Но даже так – даже тут – могло быть терпимо; жизнь в Спокоище была нелегка: опасность и смерть, своя и чужая, всегда таились рядом. Могло быть терпимо – если б не груз дурного прощания, горечь недопонимания, недоговорок... Если б только Голему хватило ума держать свои догадки при себе!

– Послушай, я не хотел… – осторожно начал чародей, – не думал, что это может доставить неприятности… откуда мне было знать? По правде, голова у меня тогда варила не важно, и…

– Заткнись, – тихо сказал Деян. – Заткнись, пока я тебя не убил.

– IX –

Чародей замолк, поняв тщетность попыток оправдаться – или попросту обидевшись, –

и вскоре забылся беспокойным сном. Деяна это полностью устраивало: тошно было и без разговоров. Он был зол, но больше – растерян; услышанное никак не укладывалось в голове. Нужно было решать, что делать дальше…

«Но какой у меня выбор?»

Деян, стоя у порога хижины, смотрел на свое отражение в натекшей у стены луже: от капель с крыши по воде расходились круги, отражение рябило, кривилось и не желало подсказать ничего, кроме того, что он знал и сам. Он мог бы во второй раз передумать и уйти, предоставив еще беспомощного чародея самому себе, но ничего этим не добился бы – только преумножил бы смерти впустую. И даже дойди он каким-то чудом до Орыжи – что с того? Все равно он мог там разве что «сено ворошить»: не помощник, не защитник, а бог весть кто…

Все то, что он знал теперь, ничего не изменило. Странно и неуютно было это сознавать.

Как бы ни было тоскливо оставаться – поворачивать назад пока не было смысла; теперь, поразмыслив спокойно, он это понимал. Стоило сперва хотя бы выйти снова на тракт, где возможно будет разузнать путь или даже отыскать попутную повозку – если повезет не получить прежде нож в бок или дубиной по затылку, что казалось исходом самым вероятным.

Дождь прекратился; быстро стемнело – словно кто-то на небе задернул занавеску. Через силу Деян заставил себя сжевать кусок зайчатины и, улегшись на лавку, сразу же заснул – но спалось на этот раз совсем дурно. Снилась каменистая пустошь посреди темной воды – как опавший лист в луже – и серокожие люди на ней, мужчины и женщины, могучие, уродливые, измученные ненавистью к самим себе и к своим создателям. Одни глиняные гиганты бесстыдно совокуплялись между камней, другие недвижно лежали или сидели на земле и равнодушно смотрели на подступающее море; волны накатывались на берег и проглатывали их – одного за другим, пока весь остров не скрылся под водой.

Глава девятая. На снегу

– I –

…утром выпал снег.

Хижина сильно промерзла за ночь. Деян, не вполне еще очнувшись от беспокойного сна, встал, бросил в очаг сухого мха и щепок, раздул угли; помог подняться чародею, распахнул дверь, шагнул за порог и обмер: мир побелел. Снег лежал на земле и на ветках, валил с неба крупными хлопьями.

Деян зачерпнул горсть с края крыши, утер лицо, моргнул трижды для верности: ничего не изменилось. Не могло в это время года, сразу после гроз, навалить снега, – но сырые хлопья сыпались за шиворот, и от холода с непривычки свело скулы.

За ночь наступила зима.

Противоестественная, ненастоящая зима, но от настоящей неотличимая. И неизвестно, сколько она могла продлиться.

Чародей, привалившись к дверному косяку, смотрел на снег:

– Красиво.

– Это все, что тебе есть сказать?

– Если так продолжится, то к завтрашнему дню по пояс завалит. – Чародей был невозмутим. – Мы застряли здесь.

Как будто это нуждалось в пояснениях!

Деян сплюнул в белую кашу.

– Надо будет смастерить какие-нибудь снегоступы.

Снег валил до ночи с редкими передышками. Темные тучи плотно затянули небо – невозможно было даже определить, который час. Чародей, проглотив кружку бульона и закусив вареной репой, уснул; Деян перекусил наскоро и до обеда заготавливал

и перетаскивал в хижину дрова. Мельком взглянул на кости в старой поленнице: «Надо бы похоронить, пока не смерзлось все…»

В лесу в такой снегопад делать было нечего: остаток дня волей-неволей пришлось коротать внутри и терпеть общество чародея. Нашлась в том и хорошая сторона: по его подсказкам Деян набил десяток патронов и опробовал заново собранное ружье. Сработало: куда целился – туда он, конечно, не попал, но ветка рядом разлетелась в щепки, а отбитое плечо было, как сказал чародей, следствием конструкции.

– Я думал, в твое время еще не было таких штук, – удивился Деян.

– Были, хоть и поплоше. И я немного повозился с тем, которое отнял у твоего… у того, кто напал на твой дом, – поправился себя чародей: он явно не хотел ссориться. –Разобрался в устройстве механизма и зарядов. Действенная вещь. Надо полагать, войны теперь кровавы, как никогда прежде.

– Это был не мой дом, – повинуясь внезапному порыву, сказал Деян. – Эльмы. Мой стоит напротив, заколоченный: это в нем подонки тогда устроились. Что с ним будет теперь, не представляю… Родителей на свете нет давно, братьев в этой сваре княжеской убили. Никого из семьи, кроме меня, не осталось. А мне одному велик он, и я – здесь, с тобой сижу, и вернусь ли? Получается, не нужен он теперь никому. Вот как эта хибарка… Из соседей после случившегося не позарится никто. Полвека стоял – был «дом родной», люди жили, а теперь – не нужен. Понимаешь ты такое, колдун?

Чародей молчал; взгляд его был рассеян, будто он и не слушал вовсе.

– По глазам видать – ни шиша ты не понимаешь! – Деян ударил ладонью по столу. – У вас, князей, одни войны и подати на уме, иного дела до людей у вас нет… Не для тебя одного – для всех для вас мы со скотиной вровень. Если нечего с человека взять – его и нет будто. Не так, скажешь? А?! Голем!

– Странные слова для того, кто всю жизнь прожил в глуши. Как ты о мире судишь: по россказням вашего священника? По сказкам, что мамка на ночь рассказывала? Так и в то, что солнце на небесной колеснице возят, поверить можно! – В голосе чародея не было насмешки. – Правители разные бывают. Одни – на убой гонят, другие – людей берегут и голову ради них сложить готовы. Не наговаривай на всех скопом.

– По тому и сужу, что за все прошлые годы в глаза никого из вашего высокородного племени не видел, – зло сказал Деян. Упрек чародея был справедлив, но признавать этого не хотелось. – У нас нужда – днем с огнем вас не сыскать, а у вас до нас хоть какая появляется надобность – так вы тут как тут. Так подумать, людям вовсе без правителей лучше жилось бы: никакого проку – одни беды от вас…

– Вот оно что! Узнаю любимого конька профессора Вуковского. – Чародей усмехнулся. – Было дело, спорили мы с ним. Может, и жилось бы – если б были люди мудрей. А пока получается, что с дурным правителем жить худо, но без него – и того хуже. Каждый на себя кусок тянет, и общее дело от того рушится. Даже в вашей глуши – и то вы какое-никакое управление сами себе сообразили: старосту ведь над вами не король ставил? Нет. И сам же ты меня упрекал, что я ему, болтуну и провокатору, ребра поломал: дескать, без него вы – точно дети малые без отцовского пригляда остались. Было такое, или меня память обманывает?

Деян вспомнил Волковку с ее семью «как бы старостами», криками и драками на общинных сходах. В Орыжи Беона никто правителем не считал, но власти у него над селом поболее было, чем у короля за тысячу верст от Спокоища, – в этом чародей не ошибся…

Мысли путались, голову ломило от усталости. Он уже не мог в точности припомнить, с чего начал этот бесполезный спор, и не хотел его продолжать.

– Эта гостеприимная, как ты ее назвал, «хибара»… Рядом с ней что, какие-то могилы? – Чародей тоже захотел переменить тему. – Дрянное место. Смертью тянет.