Альтернатива
Шрифт:
И начал рожать показания с дивной скоростью, потому что эта штука действительно быстро нагревалась.
***
Когда он провалился в первый раз, ему чертовски повезло, что был именно декабрь тридцать четвертого: в те дни на дурдоме меняли вывеску. А то бы Климов прямо в шаге от спасения тупо сдох.
Сами посудите: вы приходите в себя — голый, по колено в снегу, кругом ночь кромешная, перед вами решетчатые ворота, за ними здание таинственного вида, слегка окошки светятся, а на воротах табличка «1-я Московская загородная психиатрическая больница Мосгорздравотдела».
Разумеется,
Но вывески еще не было. Климов дернул ворота, не чувствуя, как оставляет на металле кусочки кожи, и пошел к зданию.
Оно оказалось битком набито «некурабельными хрониками», направленными на принудительное лечение, алкоголиками и правонарушителями. Ну и чтобы совсем не скучать — детьми, по большей части глубоко слабоумными и беспокойными.
А на ночном дежурстве сидел доктор Розинский, корпел над кандидатской по алкогольной амнезии, которая ему страсть как надоела — и амнезия, и диссертация, — и вдруг такой шикарный пациент сам приперся. Стопроцентный алкаш, не помнит ни-че-го. Розинский, хоть и психиатр, то есть, человек, убежденный, что Бога придумали люди, а не наоборот, решил, что это явление однозначно сигнал ему свыше, и тему диссертации он, значит, выбрал правильно.
Если бы Розинский не взялся Климова персонально опекать, черт знает, как бы тот выжил в палате с хрониками. Там и в две тысячи двадцатом небось не сладко, а в тридцать четвертом, когда не было еще нейролептиков, в палате творился форменный, простите за каламбур, дурдом.
На свое счастье Климов очнулся заторможенным и не стал биться головой о стену, требуя, чтобы немедленно отпустили, потому что он не псих. Напротив, радовал санитаров, показав себя покладистым и понятливым, а те говорили врачам: какой толковый этот сумасшедший, вот бы нам таких побольше. Ужас осознания того, где он, а главное — когда — накатывал на Климова постепенно. Это его наверняка спасло от перевода к буйным.
А вот доктора Розинского он чуть не упустил.
На то, чтобы понять, куда его угораздило, Климову понадобилось около недели. Конечно, он не вполне себе поверил. И если не рассудочно, то уж на уровне неосознаваемого воспринял реальность как дурной сон, который можно усилием воли развеять, если что-то пойдет не так. Розинский выглядел умницей, и Климов завел с ним беседу о путешествиях во времени. Доктор сразу загрустил. Бредовые концепции — не его профиль. А амнезия у пациента неожиданно быстро прошла. Другой разговор, что личность пациента заместилась воображаемой личностью человека из будущего, но это, опять-таки, не тема Розинского. По-хорошему, он должен был Климова отдать другому специалисту, и только лютая нехватка персонала не позволяла это сделать.
Доктор не прогонял Климова, но слушал невнимательно.
А тот заливался соловьем.
Климов знал, куда ему надо: в Спецотдел НКВД, к легендарному Глебу Бокию. Основной задачей Спецотдела была криптография, но попутно под крылом Бокия велись исследования, которые только в тридцатых годах и могли разрешить — от воздействия радиоволн на мозг до такого ядреного оккультизма, что хоть святых выноси.
Команда Бокия должна была заинтересоваться Климовым. И поверить ему хотя бы частично. Но как пролезть в самый засекреченный отдел народного комиссариата внутренних дел, если ему до тебя нет дела? К тебе даже элементарный милиционер еще не приходил, хотя обязан.
— Ну что вам стоит,
— Вы же взрослый человек, — говорил Розинский. — Мы вас оформили, послали запрос в милицию, с вас снимут показания, будут устанавливать...
— У нас война на носу, нельзя терять ни дня! — горячился Климов.
— Да хоть конец света, а нарушать установленный порядок мы не имеем права, — отмахивался Розинский. — Вы же взрослый человек! Пожилой!
Розинскому было под тридцать, здесь тридцатилетние считались в расцвете сил, а полтинник — ты уже почти старик. Обидно даже.
Наконец Климова осенило: он выпросил тетрадку и сказал, что все изложит письменно. Зачем Розинскому терять время, слушая его. А он напишет, и доктор сможет просмотреть это хоть по диагонали в свободные часы.
Но чтобы доктор убедился, насколько все серьезно, пусть сейчас занесет в историю болезни одну важную дату. Да-да, в историю болезни, это ведь документ. У нас декабрь тридцать четвертого? Седьмого ноября в Москве должны были пустить метрополитен. Но не успели. Запишите: первый испытательный поезд от Сокольников до Парка пойдет четвертого февраля. Шестого на нем прокатят делегатов Съезда Советов. А открытие метрополитена для граждан — пятнадцатого мая. Никто еще этого не знает, даже в руководстве метро. Когда даты сойдутся... Ну хотя бы донос на меня напишете! Что я — подозрительный!
— Впервые вижу человека, который сам рвется к чекистам, — буркнул Розинский.
— Я много читал о них, — сказал Климов. — И кое-что даже издавал. Вы знаете чекистов понаслышке, а я — по документам.
— Ну-ну, — сказал Розинский.
У него младший брат служил в «органах» следователем, но Климову это знать было незачем.
А тихий пьяница Климов тоже был не лыком шит. В своем времени он трудился редактором в издательстве, печатал романтическую фантастику про то, как не очень красивые старшеклассницы проваливаются в волшебные миры и становятся там принцессами. Книги о том, что творят в волшебных мирах зрелые домохозяйки, Климов тоже издавал, правда, эту порнографию закон требовал закатывать в полиэтилен, оберегая от старшеклассниц. Там был, конечно, не хардкор, но вполне себе софт-порно.
Отдушиной для Климова, только благодаря которой он не срывался в запой, служила нон-фикшен, и недавно через его руки прошла книга про метрополитен. Как и большинство москвичей, Климов любил метро, гордился им, и непростую историю запуска подземки хорошо запомнил. Он еще и родился пятнадцатого мая, тут не запутаешься.
Если даты совпадут, если даты совпадут... Ну должен же доктор что-то сделать, черт побери!
Климов провалился в мир совсем не волшебный, а донельзя реальный, и сказал себе: раз уж так вышло, надо попытаться изменить его к лучшему. В конце концов, что они могут со мной сделать? Только убить. Но... А если я убитый не умру, а просто вернусь домой?
Он себе придумал много таких «если», чисто для утешения. Чтобы не полезть на стенку и не попасть к буйным.
Он подозревал, что с ним могут сделать очень много всякого прежде чем убить, и это будет мучительно. Но не сидеть же в психушке и загибаться от тоски.
Ведь если он нормально пройдет все положенные инстанции, то в лучшем случае ему где-то через годик, а вернее через два, вручат новые документы и загонят за сто первый километр навечно. А там все шансы угодить под каток тридцать седьмого и загреметь на Колыму. Или в Коммунарку, тут недалеко. Нет, он должен прямо из дурдома попасть в Спецотдел, и чем скорее, тем лучше.