Алые росы
Шрифт:
— М-мда, видать, Ваницкий войной пошел на егоршей. А Аркадий Илларионович што жернов. По себе знаю. Хо-хо, — почесал поясницу. — Ваницкий, он сила и по малым пичужкам палить не станет. Стало быть, и Егорша сила? Тут как бы маху не дать. А промашка, хо-хо, на всю жизнь, — и полушубок зарезал под мышками. Такая же неудобь терзала Устина, когда адвокат Бельков торговал у него за шестьсот рублей заявку на прииск Богомдарованный.
«С кем идти? С Ваницким? С Егоршей? Как бы не обмишулиться. Непременно надо Егоршу увидеть и вызнать
На другой день утром увидел: с крыльца Кузьмовой избы спускаются Егор с Вавилой. «Кажись, и Кузьма меня обскакал, с новой властью стакнуться успел. Э-э-э, нет. Видать, пшеницу покупать ходили. Недаром вчера Аграфена с Лушкой бегали по селу, приценялись к пшенице, гречихе, выведывали у баб, кто сколь пашенички продаст приискателям. Теперь к Кузьме подались… А там от ворот поворот».
Такой ход дела — что меда кусок, и Устин негромко позвал:
— Никак, сват? Заходи.
— Некогда, Устя. Дела забодали.
Рвалась с языка насмешка: «эх вы, власть! Опухнете с голоду», — но, подумав, постарался сказать сочувственно:
— М-мда, шибко трудно пашеницы купить на ленинки. Но ежели раскинуть мозгой, так и можно.
— У тебя? — Егор подошел к забору усадьбы, протянул Устину руку лодочкой между жердями. И Вавила с ним подошел.
— Скажи ты, какие морозы стоят. Оттеплило малость, прошел снежок и сызнова жмет. — Оглянулся Устин на избу: так бы кстати сейчас медовухой их угостить, посидеть за стаканчиком. От медовухи сугрев на сердце и самое сокровенное, словно, озимь, наружу выходит. Да в избе Сысой. Егорша его не увидит, так Сысой их услышит.
Егор передернул плечами: плохо греет шабур. Напомнил Устину:
— Ты о хлебе сказывать начал.
— Та-ак. Тут перво-наперво надо крестьянина не обидеть деньгами. Керенски бумажки дешевле назьма. Ленинки тоже опасливо брать. Слух идет, Николашка к власти скоро вернется…
Вавила подвинулся вплотную к заплоту:
— От кого ты услышал о Николае?
— От кого? Э-э, разве упомнишь? Никак, монашек сказывал на базаре.
— Ты сам-то ждешь Николая?
— Што ты! На што_ он мне нужен. Я за нашу Советскую власть… И хочу, штоб сумления не было.
— Такую сказочку, Устин Силантич, я слыхал. Взял отец сноп, сказал сыну: сломай. Бился сын, бился, а сломать сноп не может. Тогда отец развязал вязку, рассыпал соломинки — сын сразу их переломал. Понял, к чему сказка?
— Дурак не поймет, — Устин пристально посмотрел на Вавилу. Стоит тот рядом с Егором, засунув руки в карманы дубленого полушубка, надвинув на брови шапку из черного барашка, и в упор разглядывает Устина. «Вот же бес, я его пытаю, а он, выходит, пытает меня. Как же понять: всю ли правду сказал или што затаил?»— И зашел с другой стороны.
— Сказочка шибко добра, а на деле вы сами себе, а я… и другие многие тоже особливо живут. Порознь. Не в снопе. Нас всякий может сломать.
Вавила кивнул головой: правильно,
— Хлеб у народа есть, да часть села под Кузьмой. Што он скажет, то и сделают. Большая часть села… м-м-м… другой тропкой идет, другу руку держит. — Быстро взглянул на Вавилу: «Понял, кажись, про кого им толмачу». — Вам, я так понимаю, на день надо пудов двадцать пять. И ежели с умом подойти к народу… Ежели сговорите вы нужного человека…
«Ладное дело, — прикидывал Устин, — рупь артели, полтину в карман — и через полгода хозяин прииска…»
Заулыбался Егор.
— Верно, Уська, надо держаться вместях. Помоги нам пашеницу купить, а в артель мы тебя запросто примем. Всех бы в артель, вот бы сила была…
А Вавила нахмурился и спросил:
— Так ты нам себя в управители предлагаешь или работать будешь, как все артельщики?
Коробит прямой вопрос, но так, пожалуй, и лучше сразу все вызнать.
— А што? Управителем я б вашей артели шибко пользу принес. А ежли попросите… — «Замялись пошто-то. Молчат?» — и Устин продолжал: — Так я ж не как < другие. У меня, скажем, лошади. Тут худо-бедно мне пай, — на лошадей по паю, и слово мое на селе за здорово просто в пыли не валяется…
— Сколько у тебя, Устин, лошадей? — перебил Вавила.
— Без малого сто.
— И каждой пай?
— Я сказал…
— Значит, на лошадей сто паев, да пай на тебя, да пай на этакое твое слово. Выходит, артельщикам сто паев и тебе сто паев? Еще с гаком?
В вопросе Вавилы насмешка. Надо бы отразить; ну и сидите, дураки, без хлеба, и пойти потихоньку к дому, но Устин даже пошутил:
— Ты коней-то не путай с котятами.
Вавила ответил в тон ему:
— А ты не путай Советскую власть и керенщину. Пойдем, Егор Дмитриевич, на прииск.
Даже не поклонились Устину.
Эх-ма.
Устин вернулся в избу к Сысою и, потирая замерзшие руки, спросил:
— А когда вернется обратно царь Николашка?
— Если будем сидеть сложа руки, не скоро вернется. А если начнем действовать…
— Понятно. А пошто я должен Ваницкому верить? Ему обмануть недолго.
— Вот от него письмо-обязательство на деньги и назначить тебя управляющим.
— Та-ак. А сколь ты принес динамиту?
— Фунтов пятнадцать.
— Подходит.
8.
«Дорогой отец!
Нить электрической лампочки в моей комнате чуть тлеет, и я еле разбираю то, что пишу. Завтра большие машины электростанции будут остановлены совсем. Нет угля. И в городе останется работать только маленький паровичок для телеграфа и больниц…»
Читая письмо, Аркадий Илларионович с удовольствием потер руки. «Молодец Михельсон. Скоро большевички в потемках окажутся».
«…Говорят, у нас был хороший урожай, — читал дальше Аркадий Илларионович, — а у булочных становятся в очередь с часу ночи…»