Амгунь — река светлая
Шрифт:
— Не иначе министром будет, — хохотнула Ирина.
— А что, — серено заявил Черноиванов, — он у меня парень башковитый!
Архипов опростал чашку.
— Ну что, Иван Петрович, поплюхали.
Натягивая брезентовую куртку, вспомнил о Дениске:
— Так, Ирина, тебе еще нужен помощник? А то у нас на тупике лишних рук нет.
Дениска зыркнул на Ирину и встретил ее взгляд, она закраснелась:
— Дак чего ж он под дождь?..
Черноиванов с Архиповым переглянулись, разулыбались. Архипов махнул рукой:
— Ладно…
И
— Нет! — крикнул Дениска. — Я не останусь! — Бросился к вешалке, схватил свитер, брезентовую куртку, принялся натягивать на себя: — Я тоже пойду.
— Управишься здесь — приходи, — уже с порога сказал Черноиванов и плотно притворил за собой дверь.
Тихо стало. Дениска так и не успел брезентуху надеть — один рукав болтался пустой, свисая до пола. Ирина притихла у стола, затаилась, как мышь. А в Дениске копилось зло на нее. И чего лезет человек? Что ей еще нужно от него? Что же теперь он так и будет около печки топтаться? Да?
Он решительно и резко вдел вторую руку в рукав брезентухи и, не оборачиваясь, заявил Ирине, что уходит.
— По-твоему, пусть все голодные будут? — попробовала надавить на сознательность она. — Пусть останутся без ужина?
— Пусть! — И Дениска громко хлопнул дверью.
Дождь усилился, сгустился, серым пологом закрыл горы и дальние деревья. Под ногами уже хлюпала вода, глина стала вязкой и скользкой. Дениска два раза чуть не упал — разъехались ноги, но продолжал идти, не пряча лица от дождя, упрямо набычившись, и вид у него был решительный и непреклонный. «Нет, мы — не хлюпики! — твердил мысленно Дениска. — Мы — не хлюпики».
Но если бы кто-нибудь спросил сейчас у Дениски, о чем он думает, то ничего вразумительного на этот вопрос он бы не ответил. Дениска весь был с головы до пят — каждая клеточка его тела — упрямство, несгибаемое, необоримое. И через это он знал, что готов сейчас преодолеть любые трудности и что для него сейчас нет ничего невозможного. Он виделся себе идущим в атаку, в рукопашный бой. Это видение распаляло его еще больше, и если бы кто-нибудь посмотрел на Дениску со стороны, то безошибочно бы по его фигуре, походке определил: человек решился на что-то большое и важное и за победу готов платить любой ценой. Даже собственной жизнью.
Дениска подлетел к Лыкину, и здесь его запал немного приутих. Лыкин и еще четыре монтажника укладывали на насыпь звено — рельсы, прикрепленные к шпалам. Лыкин рукой отдавал команды крановщику, а парни, упершись в насыпь, старались направить звено так, чтобы оно легло рельс к рельсу с теми, что уже лежали на насыпи. Парни надували щеки, прикусывали губы, пыхтели, по их лицам ручьями тек пот, смешанный с дождем, ноги скользили.
— Еще, — кричал Лыкин, — еще! Леха, нажми-ка на свой край! Ну чего ты там? Еще, говорю! — И крыл в бога и в черта.
А Лешка упирался что было сил, аж лицо его перекосилось
— Ну чуть-чуть, Леха! Чуть!..
И Дениска бросился со всех ног к Лешке на помощь, ухватился за шпалину, уперся покрепче, натужился так, что все тело запело как натянутая струна, и почувствовал: пошло тяжело звено.
— Береги ноги! — крикнул Лыкин и — крановщику: — Майна, майна, Ваня! Держи так, ребята! Майна, Ваня!
Звено с хрупом, но плавно опустилось на насыпь, легло, придавливая грунт, и рельс к рельсу.
Переводя дух, Лешка посмотрел на Дениску, притопнув ногой по рельсу, сообщил доверительно, как самое сокровенное:
— Упрямая, гадина. Насилу одолели… А ты молодец, навалился, аж я испугался: погнешь рельс.
«Вот человек, все обратит в насмешку!» — подумал обескураженный Лешкиной неблагодарностью Дениска и хотел отбрить его по всем статьям, но не успел.
— Накладки! — заорал Лыкин Федор. — Леха! Давай накладки!
И Лешка метнулся куда-то в сторону, а Дениска — к Лыкину.
— Я пришел.
Лыкин стрельнул в него глазами:
— А на кухне кто?
— Ирина, кто же еще, — независимо ответил Дениска.
Лыкин усмехнулся:
— А тебя что, выгнали? — И, не дождавшись ответа, рванулся с места. — Ставим, парни! Разбирай болты. Ломик где?
Монтажники оседлали рельсы, а Дениска остался один и без дела. Сунул руки в карманы брезентухи — там вода. И джинсы уже намокли и прилипли к ногам, и спецовка стала тяжелой и гремела при каждом движении оглушительно.
— Денис! — заорал Лыкин, орудуя ключом с длинной рукояткой. — Ходь-ка сюда! Чего толкаешься здесь? Иди вон к Патрину, будешь вместе с ним под шпалы, где провисы, грунт подсыпать. Понял?
— Понял!
— Рви!
И Дениска рванул галопом, как застоялый конь, — наконец-то!
Патрин бросал из кучи на насыпь грунт совковой лопатой. Бросал остервенело, с разворотом, всем своим сухим мускулистым телом. Брезентуха его лежала в стороне на насыпи, в ее складках скопилась дождевая вода. Патрин, голый по пояс, загорелый, широкогрудый, улыбнулся Дениске через просторное плечо.
— Я к тебе, — оказал Дениска.
— Давай, — Патрин кивнул в сторону насыпи, — подбивай под шпалы.
Дениска залег на насыпь и принялся сапогами заталкивать грунт под шпалу.
— Эй! — крикнул Патрин. — Вон там возьми штык.
Скоро Дениска приловчился: подгребал, подбивал штыковой лопатой, притаптывал сапогами, кричал Патрину;
— Сюда лопаточку! Еще! А теперь сюда, так!
И жарко ему стало. Подумал, снял брезентуху — не развернуться. Сбросил и свитер. Струи дождя иголками — впились в тело, но Дениска не дрогнул, только быстрее зашевелил лопатой — не какой-нибудь хлюпик. Патрин поглядывает на него, посмеивается.