Амгунь — река светлая
Шрифт:
Он выбирал самые сучковатые чурки, обрушивая на них град ударов, кромсал ядреную плоть, пытаясь поглубже вогнать топор и развалить чурку надвое. Очень скоро его удары стали слабыми, и часто топор со звоном отлетал в сторону, но от этого Дениска становился только упрямее. Он беспрестанно думал о том, что должен доказать и Архипову, и Ирине, и всем монтажникам, что ни в чьей жалости и покровительстве не нуждается и может постоять за себя без посторонней помощи. «Ишь, взяли за привычку — это нельзя, сюда не пойди, — распаляя себя, размышлял Дениска. — Да что я, мальчик маленький,
Он так увлекся, что и не заметил, как подошел Архипов.
— Ты что, Денис, решил дров на год вперед заготовить? — опросил Архипов.
Но Дениска только глазом косанул в его сторону — продолжал размахивать топором. У него спина болела и руки, и промок он насквозь от дождя и пота, и самый был момент передохнуть, и Дениска было подумал об этом, но вспомнил свои обиды на Архипова вовремя.
— Ты чего, Денис, набычился? — потоптавшись неловко, спросил Архипов.
— А ничего, — голос Денискин свибрировал от напряжения и дерзости, охватившей его. — Ничего.
— Ну-ка, погоди молотить.
— А чего вы загнали меня сюда? — прорвало Дениску. — Чего вы за мной, как за ребенком, ходите? Я просил вас? Может, я…
— Постой, постой, — остановил его Архипов. — Послушай, что я скажу…
— Я уже слышал, — дерзко отрезал Дениска.
Но Архипова трудно было смутить.
— Не помешает и еще раз послушать, — твердо проговорил он. — Ты мне скажи, как бы ты на моем месте поступил: на кухне нужен человек? А кого я поставлю сюда? Лыкина? Или Карчуганова, Патрина? Ты же умный парень, Денис. Не ожидал я от тебя, честное слово, — Архипов вздохнул неожиданно горько, спросил поникшего Дениску: — Черноиванов не пришел со станции?
Дениска пожал плечами. Архипов вздохнул горше прежнего:
— Ты думаешь, Архипову делать нечего и он тасует, как ему вздумается. Да? — Он прямо посмотрел на Дениску. — А Архипову — хоть разорвись. И чтобы дела были сделаны и никто на тебя не обиделся. А тут еще видишь, — он указал глазами на небо, — все летит вверх тормашками. Наше за нас никто не сделает, Денис. А то, что мы сейчас делаем, нам вот так нужно. Без этого мы я к мосту приступить не сможем. Ты ж понимаешь, что прежде нам база нужна. Хочешь не хочешь, а куда денешься. Думаешь, мне эта возня приятна? — Он посмотрел тоскливо на Дениску и сам ответил: — Да нет же, но, как говорится… Понимаешь?
Дениска молчал, нечего было ему ответить Архипову, хоть тресни, все выходило так, что, как ни крути, прав прораб на все сто процентов, и он, Денис, из-за своей непосвященности и несообразительности заставляет людей ломать головы по пустякам. И так стыдно стало Дениске за свое поведение, что он даже глаза на Архипова не мог поднять и стоял как вкопанный, уперев топор в колодину.
— Значит, не приходил Черноиванов? — переспросил Архипов.
Дениска качнул головой. Архипов поежился, наверное, за воротник прорвалась дождевая струйка, чертыхнулся, туго надвинул на самые брови лыжную шапочку и, нахохлившись, зашагал мимо вагончиков к тупику, где под дождем укладывали рельсовые звенья монтажники да упрямо рычал «Катапиллер» Стрыгина.
Дениска посмотрел ему вслед, потосковал малость за свою судьбу
— Вот тебе! Вот тебе! На-кася! Не на тех напали! А вот еще!
Вскоре задохнулся. Хотел распрямиться — искры из глаз так и посыпались: и вся куча из поленьев засветилась разноцветными звездочками. Пересилив боль, распрямился Дениска, огляделся, довольный: «Будя дров-то, на сто лет теперь хватит!» С маху вогнал топор в колодину, и вразвалочку, будто по палубе, зашагал к вагончику — иначе не шагали носи.
В вагончике тепло, сухо, за шиворот не сыплет дождичек, в печке сухо постреливает огонь, Ирина трет тряпкой клеенку на столе, поет. Услыхала — Дениска вошел, громче запела, приятнее. Песня все та же, так что можно подумать, будто не выходил Дениска под дождь и не колол дрова до синих кругов в глазах.
— Светит незнакомая звезда, — выводит самозабвенно, и Дениска не мешает ей, прислонился к косяку, слушает. От песни грусть навалилась на него, вспомнил он, как здорово они с Неким Патриным работали на тупике и как прогнал его Архипов в столовую.
«Она, наверное, нажаловалась, — подумал Дениска и неодобрительно посмотрел на Ирину. — Она — больше некому. Ябеда».
И как только она замолчала, он набычился для острастки, опросил уничтожающе-укоризненно:
— Ты нажаловалась? — И предупредил: — Только честно: ты?
— Никому я не жаловалась и никому ничего не говорила. — Ирина не оборачивалась, но стол протирать перестала, вроде как чего ждала. Вздохнула горько, спина дрогнула.
Дениске стало жаль Ирину, но обида еще не прошла, и он сказал по-прежнему резко:
— А кто же тогда?
Она пожала плечами:
— Не знаю.
И сказал Дениска — нечего было сказать больше:
— А еще песни такие поешь…
— Знаешь!.. — Ирина резко всем телом повернулась к нему, в глазах гнев. — Знаешь что, умник!.. — Вдруг лицо ее как-то странно вытянулось, глаза округлились: — Дениска, господи, да что это с тобой? Ты же… Ты же весь насквозь промок! Раздевайся! — Она подлетела к нему и принялась стягивать брезентовую куртку, приговаривая: — Бог ты мой! Ты же простынешь, Денисочка. Мамочка ты моя родная! — Ухватилась за свитер, но Дениска вырвался из ее цепких рук.
— Я сам! — и скрестил руки на груди, прикрываясь от помощи.
— Ладно, — сказала Ирина. — Я отвернусь.
Дениска, перегнувшись, начал извиваться всем телом, вылезая из свитера, но вдруг подумал, что толстый свитер высохнет не враз, и джинсы тоже вымокли — хоть выжимай, и их тоже нужно сушить, и все это время ему придется выступать перед Ириной голяком. Он снова натянул на себя холоднющий свитер, сказал Ирине, что пойдет переоденется в сухое и бесстрашно вышел под дождь.
Вернулся он приглаженный, умытый и причесанный, в зеленой офицерской рубашке, которой очень гордился и надевал в особо торжественные случаи. Он знал, что рубашка эта очень идет ему, и потому не удивился, когда встретил ее восхищенный взгляд. Он не удивился, но неожиданно засмущался ее взгляда и вспыхнул, охваченный полоснувшим его жаром от ее «Ох ты-ы!» и вскинутых ресниц.