Амлет, сын Улава
Шрифт:
– Я здесь, отец, – выбраться из сенного амбара было делом недолгим.
– Битых полчаса я ищу его, а он по сараям прячется! – возмутился отец. – Ну-ка, давай сюда свое мохнатое ухо!
Минутой моего терпения позже отец, удовольствовавшись поучением, решил все-таки спросить меня: а что я вообще делал в сарае?
– Правил клинок, отец! – почтительно ответил я, показывая и сам железный нож, и точильный камень. – Никак не дается мне эта наука, вот я и спрятался, чтобы попробовать без лишних глаз. Ты же знаешь моего дядю и его старших сыновей: обязательно бы стали дразниться, пришлось бы драться,
– Да, и верно. Тор не одобрит, завтра ведь день твоих совершенных лет, – в чистом, пронзительно-голубом небе, без явного облака или еще какой летучей дряни, громыхнуло: негромко, но увесисто. Одинссон, которого еще зовут Айэке, прислушался и согласился с наставляющим сына мохнатым отцом.
– Что ты ел сегодня? – спросил отец с подвохом, но я знал верный и правдивый ответ.
– Ничего, отец. Миску простой воды поутру, и такую же миску, но с водой подсоленной, в полдень, ни словом не солгал я, и добавил, – ужинать тоже буду водой, уже совсем соленой.
– Это тебе нужно, сын, – напомнил отец. – Ты не маленький, сам понимаешь, лгать перед лицом любопытных асов не следует и попросту стыдно.
– Да, – я согласился, но головы не наклонил: стыда не испытывал, вины за собой не знал, в глаза смотрел прямо.
Разговор наш прервали.
– Аахаааэээхээй! – донесся крик. Кричал, верно, сторож.
Сторож стоял на верхней площадке смотровой башни, что выстроена высотой в целый стайнкаст: она одна, из всех защитных построек, уже сложена из местного серого камня. Случись что, такую башню не сломать, да и сжечь получится не вдруг: мало того, что камень прочен и не особенно горюч сам по себе, так еще и сотворено у ее подножия доброе, дозволенное колдовство. Теперь башню нипочем не снести: зря, что ли, в основание заложили тушу жертвенного барана?
Сегодня на башне стоит Сигурд Улавссон: не брат мне, но просто сын еще одного Улава, того, что прозван Рваное Ухо – пусть и не может быть у рыболюда ушей. Впрочем, это отдельная история, отдельная и славная, и ее я расскажу как-нибудь потом.
Первое дело у Сигурда – смотреть. Глаза у него чисто отцовские, огромные и навыкате, и видит он ими даже сквозь толщу вод – потому и на суше взор его остер и зрит сокрытое вдали.
Смотрит Сигурд в открытые воды вика, иногда поглядывая на просмоленный сруб, нарочно поставленный на недальнем утесе. Если сруб этот не горит, и дым над срубом не поднимается – это видно даже нам, из самой середины Исафьордюра и безо всякого Сигурда – значит, никто не пытается скрытно приблизиться по суше, а с моря и вовсе не подойти скрытно. Потому, что ладья, незаметно плывущая под водой, делает это только в сторону дна.
Второе дело у Сигурда – орать. Орет Сигурд громко и очень мерзко, сам он, правда, называет это песней. Просто песней, не Песнью – при звуках ее гальдур не колышется и не сгущается. И, хотя крик этот не волшебный, его слышат все, вот как он громок!
Крик – это хорошо. Если бы видел Сигурд что-то плохое, вместо голоса звучал бы большой рог неведомого зверя, накрепко вмурованный в площадку на самом верху дозорной башни.
Еще не лаяли собаки и не бегали заполошно куры – дурные-то дурные, но всякую беду глупые птицы чуют намного лучше, чем человек. Потому даже мертвые пернатые
– Друзьяаааааа идуууут! – надрывался тем временем Сигурд. – Лаааадьяаааа с моряааа!
– Пойдем, – Улав, сын Аудуна, совсем было собрался погладить меня по голове, но вдруг будто вспомнил что-то, и вместо того потрепал по плечу. – Пойдем, Амлет Улавссон, встретим первых гостей.
Мы и пошли.
Сначала вышли со двора: сообразительный трэль немедленно затворил за нами калитку. Нет в городе чужих, и воровать у нас не принято, но порядок должен быть, порядок, заповеданный могучими асами: дверь – закрой!
Дорога, утоптанная и покрытая от грязи толстыми древесными плахами, ведет сначала на тинг (в обычное время на этой же площади торгуют и ругаются), потом же, миновав широкое место, одевается камнем и спускается с пригорка к воротам, поставленным в крепкой стене. Идет она, как и положено, наискось, образуя два изогнутых колена – так сделано для того, чтобы враг, если и сломает ворота, увяз в изгибах пути, да и остался в них навсегда.
Ворота, по дневному времени, были открыты, мы прошли их, не останавливаясь.
– Знаешь, почему мы идем пешком, сын? – отец спросил меня как бы на ходу, даже не оборачиваясь. Я, может, и не услышал бы его, а услышав – не разобрал бы слов, не будь у меня чутких ушей и по-собачьи острого слуха: таков я в отца.
– Знаю, отец. – Ответил я, стараясь говорить не очень громко и не очень тихо, а так, в самый раз. – Гости прибыли на ладье, лошадей с ними нет, иначе Сигурд бы об этом уже кричал. Встречать пеших гостей, особенно прибывших на праздник, конному не нужно: получается умаление чести прибывших, если ты, конечно, не ярл.
– А я не ярл, да и быть им не хочу, это ты подметил верно. – Отец получил ожидаемый ответ, умолк, и дальше мы не произнесли ни слова до самого причала. У кромки бортов нас ждали, и это было, конечно, видно еще от ворот.
Друзей было много, и первые из них уже стояли на причале: пришла не одна ладья, а сразу три!
Первая оказалась таковой не только по занятому месту.
Крутобокое, темного дерева, с рядом красиво раскрашенных щитов по обращенному к нам высокому борту и спешно убираемым сейчас цветным парусом, оседлавшим высокую мачту, бревно моря явно выстроено не для рек и ближних берегов, а для широкого и бурного простора. Я бы не удивился даже, окажись за бортом дощатая палуба, скрывающая вместительный трюм. Щитов, кстати, двенадцать, по числу убранных сейчас весел одной стороны, и я быстро посчитал, что гребцов в одной смене – две дюжины, а всего свободных рёси на такой ладье, значит, около пяти десятков.
Нос корабля украшает не дракон или другой сказочный зверь: вместо него красуется искусно вырезанная – вот-вот заржет – конская голова: хозяин ладьи, значит, сам из копытного народа.
Ладья, конечно, не кнорр, корабль большой, дорогой и потому в наших фьордах и виках редкий, но даже и так первый из прибывших кораблей затмевает своей весомой мощью два других, стоящих сейчас у длинного причала немного поодаль, и мне, потому, неинтересных.
Отец остановился. Я, как положено старшему сыну и наследнику, встал за его правым плечом.