Амлет, сын Улава
Шрифт:
Отец тогда выслушал филида, внимая со всей возможной почтительностью, долго задавал вопросы… И выгнал за порог. Из дома выгнал, и со двора, и из города велел выставить незамедлительно.
После чего взял копье, догнал озадаченного чужестранца, уже переставшего быть гостем, и насмерть убил того позорящим ударом в живот: такое наказание полагается тому, кто предложит могучему ли бонду, вольному ли викингу продать родного сына в трэли.
В тот, другой, день, мы, дети, собрались в общей длинной землянке: в ней почти никто не живет, и нужна она для собраний, и тех – в дурную погоду.
Собрались мы потому, что
Я не просто так упомянул свою отличную память и многие истории, заученные наизусть. Все вместе, память и истории, позволяли мне урок свой выполнять без особых усилий и с понятной пользой, ведь каждому жителю полуночи, пусть даже и маленькому, известно: ни одна в Мидгарде сказка не бывает небылицей.
– И тогда Труворссон подобрал меч длиной в пять локтей, с земли подобрал, с каменистой земли, крепко ухватив здоровой рукой за рукоять… – началась часть любой саги, наиболее любимая детворой и почти ненавидимая мной самим: развязка. Герой только что преодолел сонмы врагов поплоше, пережил предательство друга и непременно собственную слабость, постыдную, но отступившую, и прямо сейчас готовился покарать злодея.
Детям было очень интересно, а еще – по обычаю – в этой части саги можно и нужно задавать рассказчику уместные вопросы.
Мне было не очень интересно и довольно хлопотно – догадайтесь, кому полагалось на эти вопросы отвечать?
– Амлет, подожди, как это меч в пять локтей длиной? Это же, ну, очень много! – я не то, чтобы не помнил, как зовут мальчишку, рыжего и веснушчатого человечка, что казался младше меня на пять лет. Я, скорее, специально не запоминал подобные детали, мелкие и незначительные. Вот когда ребенок вырастет, и получит хотя бы первое, детское, прозвище – только тогда я его и запомню, а покамест – мало ли. – Пять локтей – это же два моих роста и еще раз я от земли до пояса!
Я вздохнул, но ответить не успел. Вместо меня в рассказ вмешалась сестра безымянного, такая же огненно-рыжая и отчаянно-конопатая (я знал, что кто-то даже всерьез считает их отца ирландцем, целиком или наполовину). Как зовут сестру, я не запоминал тоже, и тоже специально.
– Ты глупый, Строри! – вот как, оказывается, зовут мелкого. – Амлет же сказал, что сын Трувора бился с подземными гномами, а у тех и рост меньше, и длина руки, и, значит, локоть! Гномьи пять локтей – это же как два человеческих, меч же, длиной с тебя… Он длинный, конечно, но не слишком, и биться им сподручно! – Девочка смотрела на брата, на других детей и даже немного на меня с видом победительницы. – Правильно я говорю, Амлет, сын Улава?
– Почти правильно. Еще этот меч – он же волшебный, все помнят? – все, разумеется, помнили, даже те из них, кто уже забыл, о чем и сообщили согласным гулом. – Много странного создали асы, и среди творений их есть самое разное волшебное оружие. Мечи, топоры, копья…
– А дядя Вугльд бьется волшебным молотом! – решил восстановить пошатнувшуюся репутацию свою рыжий Строри. – Ну, наверное, не таким волшебным, как в сагах, но тоже непростым!
Дядю Вугльда уважали все, даже мой отец, и потому с мальчиком
Потом сидели, и не молча. Девочки делились впечатлениями: от «какой же он глупый, этот герой, уж я бы…» до «сильный и смелый, прямо как мой папа: за такого я пошла бы замуж!». Мальчишки взяли заранее припасенные прутья и устроили небольшую свалку: изображали особенно интересные сцены саги.
Я обходил детвору по кругу, аккуратно гася каждый второй светильник: вечер подходил к концу, и тратить даром гальдур было незачем.
Так-то, конечно, в лангхусе свет есть всегда, пусть и не греет его пламя, да и не горит оно вовсе: старый Гунд как-то сказал, что там, внутри рыбьего пузыря, спит не искра огня, а малая частица молнии, потому и нет от нее тепла, да и свет не желтый или красный, а совсем белый. Частицу эту непременно надо питать, для этого поется специальная сложная Песнь: спеть ее целиком может только посвященный скальд, да и то – не всякий. За работу свою скальд, по обычаю, берет только серебряными деньгами, и потому силу света принято беречь: обидно было бы отдавать лишнее серебро за свет, в пустом доме ненужный!
Дети расходились. Я, как положено во исполнение урока, ждал ухода последнего из них, задумался о чем-то своем, и потому вопроса, заданного мне из тени, сразу не разобрал.
В тени скрывался, или даже не скрывался, а просто сидел на крытой шкурами лежанке, гость города – кому-то из горожан приходился он родней настолько дальней, что в дом его пускать не хотелось, но и на улице оставлять не полагалось, особенно под дождем и ветром: все-ж таки родня.
– Как это у тебя так ловко выходит, юный ульфхеднар? – гость повторил свой вопрос. – Я ведь тоже живу в городе, и у нас детям рассказывают саги о героях, но чтобы они вот так, все вместе, сидели до самого рассказа о последней битве, не задавая вопросов, не ерзая, не насмешничая и не перебивая рассказчика… Первый раз такое вижу!
Гость, видимо, был не исландец, а откуда-то с других островов или даже с мьёгсторэйа, иначе называемого словом «материк»: жители Ледяной Земли не делят, пусть и на словах, отпрысков своих на породы, волкоголовых, рыбоглазых или еще каких-нибудь, дети и дети. К тому же, и речь его звучала иначе: не так говорят и у нас в Исафьордюре, и на юге, в Рейкьявике, и даже где-нибудь на совсем дальней стороне острова, в Брейддальсвике.
Немудрено возгордиться, когда тебе неполных четырнадцать, а хвалит тебя взрослый гость, пришедший издалека. Я так и поступил, и сделал это, конечно, зря.
– Скажи, это ведь какая-то особенная Песнь? Для того, чтобы они все вот так, ну, сидели и слушались, – вопросил льстивый гость. – Нет, я чту заветы славных асов, и не спрашиваю тебя про твои родовые секреты. Просто да или нет, Песнь или само собой так вышло?
Врать нехорошо, но я ведь и не врал, когда сказал, что Песнь мне, конечно, помогает?
Правда, сказал не до конца: не стал объяснять, что Песнь моя – не из шибко могучих, тех, что может успокоить сразу два десятка разновозрастных детей всех возможных пород и мастей, а всего лишь небольшая песенка, для укрепления памяти и бойкости языка.