AMOR
Шрифт:
Новые друзья роются в ней, как Скупой рыцарь в сокровищах, это все тот же их "Sturm und Drang" [34] , у которого нетвозраста.
Она приносит им читать свои сказки. Об эфенди, о Зарэ и Фатиме, о Зорэ и Азиаатэ и многих. Скучные взрослые дети скучно слушают и пьют чай, старики загораются, как молодые! И зовут этого старика — Леонид!
Полгода сидит он у нее в кресле, среброволосая грива до плеч прекрасна, как кудри юности…
Вскоре, поболев, умирает жена старика. Ника едет вместе с ним к ней на могилу. Затем Ника получает письмо: он просит её подождать, не рушить сразуего воздушные замки! Ей и её сыну будет лучшепокинуть бессемейную
34
"Буря и Натиск" (нем.).
"…Мой дорогой друг! Углубитесьв меня. В то, чтоВы во мне любите. И Вы поймете, — кто, кроме Вас поймет? — мой ответ: Вы знаете мое отношение к Вам — знаю, что знаете. Вы зорки, и тонки, и опытны, и все понимаете. Мне очень по сердцу Ваш план. Я так и двинулась к Вам навстречу. Но — увы, это новсе решает! Ваши дети, неизвестно, как все это сложится. Трудности с моим сыном. Безвозвратность такого решения (не может же Ваш сын переезжать туда и обратно…). В отношения — безоблачные пока Ваши со мною, — войдёт то, от чего мы свободны — жизнь… И чтобы Вам пожалеть о предложенном? Чтобы ещё маленькая морщинка легла на дорогое мне лицо? И ещё: моя цыганская жизнь, со стирками ночью, с примусом — на полу, с отсутствием дняи ночи,с ночной варкой крепкого чая, с внезапными приездами друзей, с беспорядком моим(мне — волшебным)— всему этому будут подрезаны нечестивые крылья в Вашей доброй семье, а ведь я к этому, как кошка, привыкла…
Будем видеться,, как виделись, если удастся — чаще. Будем мудры, осторожны, во всем — дальновидны… Яжму обе руки Вам от всего сердца… И простите мне рушение нашего общего воздушного замка!"
Года через три она жила в доме отдыха. Была осень. Листья густо шуршали на сырых дорожках. На нее вдруг напала неиспытанная ею тоска! Она металась, как будто вдруг заболев. Не понимала. Так — несколько дней.
В Москве, приехав, узнала: в те дни Леонид Вячеславович умер. От рака печени. Именно в те дни.
Она стояла над его могилой вместе с его старшей, хромой, и, должно быть, самой любимой дочерью. В её лице что-то отцовское, и та же застенчивость взгляда…
"Нет, не может быть, чтобы он незнал сейчас, что со мной! (Если тогда и незнал, умирая, как я в эти дни — мучалась: тогда могне знать, но теперь— знает!)".
Луч солнца упал сквозь листву на увядшие венки на могиле, ветерок тронул ленты, солнце пронзило темные лепестки цветка…
ГЛАВА 2
ИСКУШЕНИЕ ЮНОСТЬЮ
А жизнь шла дальше. Сереже был уже девятнадцатый год, когда в Никины дни вошёл человек, двумя годами старше её сына, занявший её внимание надолго.
Она помнит, как, войдя в её комнату,
— Маяковского любите?
Оно вылетает через судорожность заикания, повелительно.
— Ну, ещё бы!
Он презирает стихи — все эти, ну, понимаете? Понимает! Через час кажется, что он никогда не выходил от нее, тут родился. Сын? Брат? И он не уходит. Когда он ушел под утро, все не попадая в калоши и ужасно над этим смеясь (а соседи спят, надо тихо, а он не может), она знала, что жизнь ей прислала такогодруга — а был ли такой? Обожает её, каждое её слово — предчувствует. Все похоже! Непонятно — 36, 20! Стало волшебно жить…
Женя из семьи материнской, художника, знаменитого, русского, по отцу еврей. С отцом давно врозь. Отца Женя чтит, мать — любит. Мать и тетка — революционерки. Их, детей, было двое: Дима и он, Женя, девять и восемь лет им было, когда мать, тетка и они — шла война — в красном поезде — рельсы через лед переставили — должныбыли в обход врага переехать замёрзшую реку… Могли провалиться под лед. Но мальчики знали,что — (Дима сказал Жене) — мы будемживы! Мыумереть не должны! Значит,спасутся все!
И поезд прошелчерез лед. Но с той ночи Женя стал заикаться. Двенадцати лет умер Дима. Женя один с тех пор. В день смерти ездят к нему на могилу… (Померкнув, он замолчал. Смотрел потерявшимся взглядом.) Ника попросила сказать стихи. Заулыбался — и стал заикаться. Стихи были странные "боль — быль", бредово–филологические (может быть, похвалил бы их Евгений?..).
Женя вошёл к Нике — домой, ходил с ней всюду, день за днём, месяц за месяцем. Сережа, поудивившись, привык. Он жалел Женю и уважал за непонятность его и за шахматы. Вскоре, постаравшись понять, восхитилась и Ника: он в четырнадцать лет получил первую категорию, с буквой "А"! Из Германии, он принес ей открытку тех лет. "Многоуважаемый мастер" — писали ему о его этюде — (он их печатал), хоть мастером не был тогда.
Он не любит играть',ведь играть можно сразу с двадцатью и с пятьюдесятью, с одним — неинтересно. Этюды, да! В них он и живёт. Есть поэзия в шахматах, есть проза. Он — теоретик, поэт. (Нет, не надо, пожалуйста, ни к кому, кто увлекается шахматами!) Не к шахматистам пойдемте, куда хотите, я с вами всюду пойду!
Несколько раз увидала она его за шахматами (и кому же было вести его, чтоб понять, как не к тем, кто слыл — шахматистом, из знакомых?) Это дополнило веру в него. Один из них, на её рассказ о нем:
— Вы знакомыс этим шахматистом–теоретиком? Это же гений!
Она следила за скукой его поведения с партнером, он её не мог скрыть.
На обратном пути он по–детски выл, заикаясь:
— Нну, ззачем вы ммменя приввели ккк, — "нему" — не получилось, но выпаливал вдруг радостно, как из игрушечной пушки, — он же не умеет играть!
После работы Ники он уже был тут как тут, шел с ней в магазины (весь юмор быта он глотал упоенно, они таксмеялись, это был фейерверк дня! Если её не было — ждал. К ночи развеселялись, погружались в глубины беседы. Сережа давно спал, а они все шептались — и унимали друг друга. Стихи он понимал удивительно!