AMOR
Шрифт:
Он рассказывал о себе, о своих, он горестно воскресал в рассказе: в его лечебницу пришли чужие — и все изменилось. Незнающие испортили оборудование. Потом, наверху, послушалиего, сняли виновных, но починить аппаратуру уже было нельзя!
— Но я бы пережилэто, я бы все равно стал работать — ведь было столько больных тогда! Мне везёт — да, теперь уж не мне, но в лечебницувезли тифозных. И я начал лечить их… Но мой сын покончил с собой! Жена, — он тронул висок и вжал в него пальцы, — не вынесла. Она умерла через несколько дней. Вот этого, одно за другим — я не смог… Я очнулся в палате, психиатрической…
Король Лир под грозой!
Он пробует вступить в дикий хор мучающих его голосов жизни и смерти — возносящим (это — главное сейчас!) утвержденьем. И он музыкальностью (ухом) сердца ловитеё тон, отзывается. Но тему— отвергает, яростно. Нет, нет, нет, не то — не Бог! — ошибка!
Нику знобит. Зуб о зуб. Из куклы ожив, бьётся перед ней человеческое страдание — безысходности, беспросветные ум, душа, каторжное среди людей одиночество — целая рухнувшая жизнь!
О, мечта не обманывала её годы — вот он! Теперь ты можешьспасти этосо человека, годы бесплодно любимого, — толькоты! Но не лги себе, что — дружбой! Не тот случай! Всеюсобой, дух и тело,отбросив борьбу с собой, сломавсвою строгую жизнь! А, тебе жаль себя, путьсвой? Толкаешь его назад, в его бездну? Нет уже силы, правды — сказать ему: "Дайте мне руку, я же давно вас люблю…" Ну, отталкивай… Но ведь Ника уже несколько лет назад дала себе слово жить ради сына, только. Растить его, во всем помогать ему, ни во что "свое", для себя — не отвлекаться…
Он что-то улавливает в ней. Следя за его мгновенно начавшимся угасанием, почти теряя сознание от страсти войти в этот дом — домой, взять этого человека на руки, преобразить, возродить ему все… она встала. Ноги едва держали. Он тоже встаёт. Стоит, попирая плед. Как сон, видит она парикмахерски завитую голову (так и не узнает, зачем— и когда…), видит любимые глаза, столько лет! Она слушает свое сердце. Сейчас она положит ему руки на плечи: "Петр Михайлович! Я вас люблю! С первого мига, когда вас увидела! В горе, вдали мысль о вас грела меня. Держала! Но я тогда не была вам нужна — а теперь… Я знаю свои силы! Все вернётся! Вы станете тот, каким были!" (Но комната ходит кругами. — За своесчастье бьёшься! Хорош твой духовный путь! Сделку предлагаешь ему! Ему — здоровье, себе — счастье! За счастье отдашь правду своей новой жизни?)
…Ника слышит свой голос о выезде — если понадобится — на консилиум к больной, благодарит его. Подняла и положила на стул — плед… Даёт ему пожать свою руку. От его теплого, почти нежного, пожатья что-то ухает вглубь, в ней ("Ещё твой!" — "Моимуж никтоне будет…").
Мимо сестры, глядящей на нее неуверенно (вопросительно? гневно?
…Еслипростятся ей большие её грехи гордыни и сластолюбия — так это за сегодняшний день!
…Шла, не разбирая пути. В Москве — 1926 год — наводнение, не пропускают, обходом. Нежданно — Молочный переулок у Зачатьевского монастыря. Мимо дверей друзей — к их ступеньке подступила с набережной вода. Трамваи стоят. Почти вечер. Далеко за Москвой–рекой — колокольный звон…
Мертвец идёт по Москве.
Дома ждёт человек с письмом от друга из Харькова, от Леонида. И билеты на скрипичный концерт татарской музыки в Консерватории, Ягья эфенди — "Татарин на могиле матери", "Новая Хайтарма", "Революция в музыке".
Не пойти? Дать себе правопобыть без людей — сегодня?Отпустить, уговорясь на завтра, приехавшего? отговориться? Никто не дал права на такие свободы! Жизнь идёт, и обижать людей потому, что тебене можется? Запри себя на замок — и живи!
Но она ещё увидится с Петром Михайловичем, в нежданный день! Она будет идти осенью по тропинке — навестить своих дорогих. На кладбище тихо, как в покинутом парке. Часовня, закрытая. Идёт, загребая ногами — листья.
Взгляд вдруг останавливает её. Не понимает! Точно кто-то позвал… Переводит глаза — в сером стоячем камне под стеклом — медальон. Светлые глаза под тяжелыми веками с худого лица глядят неотрывно. Они вдвоём! Ещё не хочет понять, не сдается… Черным по серому "Петр Михайлович Р–в". Слезы застлали, не видит. Рушится на колени, лбом о прутья решетки: УМЕР! Господи Боже мой!
ГЛАВА 4
ЕЩЕ ОБ АНДРЕЕ
Семь лет спустя от дня, когда Ника провожала на I пристань Андрея и Анну Васильевну, ей судьба привела быть в Париже. Узнав, что она здесь, Андрей приехал с границ Испании, где жил со своим братом. Родители его давно I умерли. (В год голода Нике удалось послать им посылку съестного, всего одну, сама жила впроголодь с сыном. Они ответили ей благодарностью.)
Встреча с Андреем на вокзале. Неузнаваем! Постарение? Да. Но глаза все такие же чудные, синие! Но не споешь о них теперь "Васильки — глаза твои!"… Другие глаза, i о таких не поют песен… Кончились песни — встречи, опьянение (сказка "Мила и Нолли!"), заблуждения, расхождения… Будто Времяостановилось в глазах этих — и не в сердце они глядят себе — в Душу!
Рукопожатье, бережный поцелуй в щеку, голос тихий, не тот. Но тебяпознает внимательно, заново. Собственно, это не] встреча: знакомство двух, на измененъерасставшихся. (Ну как ты — за годы? Где ты? Какова ты теперь? Годы прошли — так ли живёшь, как надо? Себя — побеждаешь ли? — вот что молчаего глаза говорили, окунувшись в её глаза.)
И то, что она рассказатьхотела — все её "нет" встречным, все её "нет" — себе, что несла как победы (ибо не даром далось!), — так легко стало на вес, что — смолкло. Как-то — "язык к гортани" — перед синим молчаньем этих глаз. Все, что спросить хотела — об Анне, живописи его, о здоровьи, — все отзвучало, не прозвучав. День провели в тихой комнате у его друзей, оба с пути усталые (он — особенно: худ очень! Вопрос: Болен? — отвел рукой). Лежа на двух диванах, говорили о внутренних путях человека…