Амулет мертвеца
Шрифт:
Данил медленно, почти нежно поднял еще дымящийся ствол. Запах бездымного пороха чудищу не понравился, бывший супермедведь глухо рыкнул, почти переходя в инфразвук, и пошел на бывшего человека. Широченные ступни шлепали по асфальту еле слышно, только постукивали огромные черные когти. С кинжал каждый. Когда-то, в далеком светлом студенчестве Данил видел череп человека, «поглаженного» по голове, по выражению судмедэксперта, обычным бурым медведем. Точнее, полчерепа.
Мотоцикл, спокойно стоящий за медведем, был недоступен, как если бы укатил на Марс, это Данил понимал прекрасно.
—
Зверюга поднялась на задние лапы и двинулась на него. Данил выстрелил в низ брюха. Картечь проделала здоровенную дыру, оттуда хлынули серые, бесполезные кишки. Но медведь только рявкнул и взмахнул лапами. Он двигался быстро, очень быстро.
Коготь слегка царапнул по Данилову мотошлему, вспорол толстый слоеный пластик. Пещерный рванулся, и живой человек тут и закончил бы историю. Данил вывернулся, выхватил из ботинка кинжал: пасть совсем рядом, удар снизу вверх в нижнюю челюсть, вогнал со всех нечеловеческих сил.
Клинок пробил челюсть, серый гнилой язык, вонзился в нёбо и застрял. Медведь замотал башкой, заскользил задними лапами на своих кишках и припал на передние.
Данил вставил в приоткрытую пасть ствол дробовика, толкнул поглубже и дважды нажал на спусковой крючок. Бух, бух.
Серебряная картечь крупной рубки разнесла нёбо, вышибла багровые глазки наружу, перемешала мозги внутри черепа и перебила позвоночный столб.
Медведь рухнул, Данил поспел отскочить от валящейся горы плоти, но когти, дернувшись и продрав асфальт насквозь, наконец замерли. Из изуродованной пасти потекло черно-серое содержимое черепа, мерзкого вида и запаха.
Труднее всего было выдернуть кинжал, но Данил был упрям, помогая ногой, выдрал славное лезвие, обтер о мех на медвежьей лапе. И медленно отступил к мотоциклу. Перезаряжая дробовик, сказал врагу откуда-то памятное:
— Человек сильнее всех, нет ему ни в чем помех. Запомни, туша. На том свете тоже.
Он закинул славное оружие за спину, ударом ботинка убрал подножку и прыгнул в седло.
Даша увидела несущийся к ним белый мотоцикл с фигурой в черном шлеме, когда почти потеряла надежду. Она замахала руками, крикнула, впрочем, Данил и так знал куда едет. Он красивой дугой прошел по праковке, осадил байк, спрыгнул и сорвал шлем.
Даша повисла на шее, прижимаясь к прохладной, родной груди, плевать на жесткий патронташ. Ей не хотелось ни говорить, ни слушать. Данил обнимал ее, осторожно гладя по голове, как когда-то в другом мире, на Васильевском острове. Он уже оценил и следы побоища, и зеленую лужу под Дашиным «Миником». Кивнул подчеркнуто сидящим поодаль сэкка, губами произнес «спасибо». Бродяга скорчил потешную гримасу.
— Дань, там Эля в машине. Ее ранили, в живот. Можешь помочь? — Даше казалось, все позади, теперь-то Данил рядом, он справится, как иначе.
Данил осторожно разомкнул объятия. Нагнулся к открытой водительской двери, прислушался, отступил на шаг.
— Даш, проверь ей пульс. Пожалуйста.
Даша стала на сиденье коленями, протянула руку к шее подруги.
— Дань, я не чую. Ей совсем плохо.
— Она умерла, Даш.
— Как умерла?
Даша ревела, повиснув в руках Данила, грязно ругалась сквозь слезы, он ждал, бесконечно терпеливый. Наконец она немного пришла в разум, вытерла зареванные щеки и сказала:
— Аре ее вернет. Я его знаю, он вернет, сам расшибется. Она вернется, как ты. Как Сайха. Я запру машину, раз этот гроб выдержал такое, дождется. От ребят у тебя никаких вестей?
— Никаких. Где-то воюют сами по себе.
— Бродяга отправил дочку их разыскать. Я… куда мы сейчас?
— Я тебя отвезу на твою квартиру. Запрешься, пока это дерьмо не кончится.
— А ты? — она поняла, — То есть ты… ага, решил стать героем? Я ради этого душу вынимала, тебя вытаскивая? Так ты обо мне подумал?
— Думал. Все время думаю. Может быть, ради этого, вот именно. Даш, мы же всё понимаем. Может, ещё обойдется.
— Может, — Даша кивнула, — только если ты оставишь меня, я найду любую машину и рвану за тобой. На Лысую гору. Куда угодно. Только одну меня наверняка сожрут.
— Маньячка некрофилка, — не сразу ответил Данил. — Наденешь мой шлем, без разговоров.
Следопытка беззвучно явилась рядом, Даша подумала, и как она могла когда-то считать зверолюдов уродливыми?
— Мы за вами присмотрим, — сказала сэкка, — до выезда из города. Но дальше, уж простите, вы сами.
— Спасибо, — сказала Даша, у нее щипало глаза, приходилось часто моргать, — я понимаю. Что остальные?
— Когда Тучка их найдет, вернется. Пока на вернулась.
Дробовик Данил положил перед собой на руль, Даше немного мешала цепляться за талию кобура у него на боку, но ничего. Она совсем перестала вздрагивать при виде тел и разбитых окровавленных машин.
Покидая город, оглянулась сквозь забрало шлема. Плохая примета, если позади ад, но как иначе.
На плоской крыше бензозаправки, на голубом небе, возник силуэт Бродяги, поднял лапу, совсем как зверь на старом гербе, помахал вслед. И стоял, пока они выбирались на загородную дорогу, идущую местами у самого обрыва. Туда летом катали туристов полузаконные джип-туры, пугали до визга. Но высоты Даша не боялась. За себя она вообще сейчас не боялась.
Голубое ясное небо, солнечно, синие воды по правую руку, далеко внизу, под стеной желтоватого обрыва. Отсюда летали парапланеристы, Даша когда-то делала о них сюжет, предлагали прокатить тандемом, но она не решилась. Дурища.
Дорога извивалась, все выше, к Ласточкиным гнездам, дырчатым, как головки сыра, украшениям из песчаника вокруг смотровой площадки, и дальше, на Лысую гору. Там за колючей проволокой обшаривали небо радары ПВО, там ждали целей зенитные ракеты, но в глаза бросалось самое заметное строение: большая, с трехэтажный дом, мелко граненая грязно-белая полусфера, колпак старой антенны, еще советских времен.