Амулет мертвеца
Шрифт:
Василь добыл короткую деревянную лесенку, и когда помогал ей забраться на крыло и усаживал в переднюю кабину, все вспоминал прикосновение к прохладным нежным пальцам, словно сталь под бархатом. Она пообещала «ничего не трогать» в кабине, показалось ему, насмешливо.
Василь дернул лопасть, М-22 затрещал, потом заурчал, выйдя на рабочие обороты. День стоял прохладный, облака намекали на дождь.
Она совсем не боялась. Даже когда Василь сделал вираж и размашистую полубочку — да ни черта! Обернулась, пронзила глазищами и все время улыбалась. Василь посадил «утенка» осторожно, словно укладывал
— Спасибо! Я надеюсь, вас все же не взгреют! — она усмехалась странно и немого пьяно.
— Давайте уже на «ты», летать вместе это почти…
— Почти лечь в постель? Не сердись, сокол… — летчик ощутил, как краснеет. Нет, с простыми девчонками все и было… проще.
— А давай-ка я тебя прокачу, Василек? По ночной Москве? Положено приглашать кавалеру, да что делать. Я, наверное, чудовище. Жуткая тиранша. Заеду к тебе на Горького к семи. Готов, крылатый?
Он не успел начать разуверять, а теперь вроде бы было поздно. Тиранша. А он, значит, угнетенный класс. Стой, а откуда узнала его адрес? Так себе комнатки, но для столицы просто роскошно. Даже с водопроводом. В родной Сибири он так не жил. Так все же шпионка?
— Всегда готов, — сказал Василь и отдал пионерский салют. Знай наших.
Уж летчик знает цену времени, иногда лишняя, сэкономленная секунда и жизнь спасает. Но, кажется, даже перед экзаменами время для Василя не тянулось так тошнотворно медленно. Все еще пять часов с половиной?
Темно-синий френч Гражданского воздушного флота, белая фуражка с «курицей» и пропеллером, брюки отглажены и пахнут, самую малость, паленым. Ботинки он нагуталинил как Рокфеллеру не чистили угнетенные чернокожие слуги. Как прошло десять минут?
Но когда каркнул сигнал, с крыльца он спустился неспешной походкой покорителя пятого океана.
Теперь в синем костюме, волосы распущены, руки в лайковых белых перчатках на руле.
Она правила большой сильной машиной легко и свободно, обгоняя неповоротливые грузовозы и освещенные внутри как веранды автобусы.
Тверская, Кремль, вот и Москва-река, там они вышли и долго стояли над темной водой, глядя на огни, слушая негромкое чуфыканье запоздалого буксиришки. Тот жалобно засвистел, кто-то хриплый, слышный над водой отчетливо, посулил кому-то морскую мать и неприличные однополые отношения — они невольно захихикали.
— Дредноут-навозник. Вся романтика умерла. Чумазые машины вместо парусов, моторы вместо лошадок, а я так их любила… — сказала Майя, не отодвигаясь, когда летчик бережно обнял ее плечи. И сама подставила прохладные яркие губы.
Она осталась у него через неделю. Но не до утра — уезжала после полуночи, столь же свежая после ласк и поцелуев, будто на лекции сидела. К себе никогда не звала и о себе не рассказывала. Только — прости, Василек, моя дневная жизнь тебе ни к чему. Люби такой какая есть.
Он бы, пожалуй, поверил в сказки про вурдалаков, но ведь летали же они днем? Правда, не при ярком солнце.
Днем была другая жизнь. Он летал, освоил Дуглас, Дэ-Си три, отличная машина, жаль, чужая. После ледяных сибирских просторов и необогреваемой кабины Г-2, гражданского брата славного Тэ-Бэ третьего, конечно, рай и ад. Огромный гофрированный «крейсер», впрочем, Василь уважал безмерно.
А ночами, трижды в неделю, приезжала Майя, Маюша, привозила немудреной еды, сыр, хлеб, зелень, дорогую ветчину, бутылку грузинского вина, Цианандали или Киндзмараули. И все кроме нее пропадало пропадом.
Нет, она не производила впечатление праздно блудящей подруги жизни важного инженера, а то и наркома. По паре оговорок не такой уж дубок Василь понял, машина и прочие заслуги ее собственные. Чем-то очень важным для страны она занималась. Ну, раз молчит…
Это именно она пригласила его в августе провожать экипаж Леваневского. Щелковский аэродром под Москвой, там даже построили горку для взлета тяжелой четырехмоторной машины. Леваневский, говорили, в восторге, а второй пилот, Кастанаев, вообще ей родной дядя, испытатель.
Они немного опоздали, было уже шесть вечера. Сквозь толпу не пробиться, вездесущие фотографы и то буксовали. Успели увидеть, как забрались в огромный, синий с темно-красными крыльями и хвостом, самолет шестеро. Последним высокий, наверное, сам.
Голубая ракета в небе, пропеллеры начали вращаться один за другим. Среди провожающих кто-то замахал, кто-то кричал неразборчиво.
Красив, конечно, чертяка. Длиннющие вишневые крылья, светлые диски винтов, солидные «штаны» обтекателей основного шасси. Вылизан, гладкий, не ребристый алюминий их старика, воздуху не за что цепляться. Без посадки до земли американской, над земным пупком, номер Эн-двести девять, ох Фэрбены, или как их там, вылупят глаза. Все газеты, вся кинохроника, трещите, снимайте, завидуйте, у вас такого нету. Да ни у кого нету, где вам буржуям. Даже Хьюзу не потянуть, киногерою-эгоисту.
ДБ-А, «Дальний-Академия» порокотал четверкой моторов, стоя на бетонной горке, раскинув крылья. Добавилась басовая нота. Блеснул частым остеклением округлого носа, тронулся, скатился и понесся быстрее, быстрее — миновал провожающих, поднимая огромный красный хвост.
Оторвался тяжело и пошел набирать высоту. Нет, Василю не показалось, за правым крылом потянулось недоброе темное облачко. Ну, ребята, только держитесь, только заберитесь повыше. Выглянуло солнце, вот бы так и дальше по маршруту!
— Здравствуйте, Майя Ильинична, давно уж не виделись!
Ей козырнул летчик в шикарной темно-синей форме, белейшей рубашке с галстуком. Лаковые сапоги сверкают, два ордена на груди! Ого! Вот так знакомые! И лицо, где он ви… да в газете же.
Черняков! Полярная знаменитость, пусть не так известен пока как Чкалов или Леваневский, но тоже величина.
Майя познакомила их, любезно улыбнувшись.
— Василий Алексеевич.
— Петр Николаевич.
Черняков крепко, но аккуратно пожал Василю руку. Легко и без малейшего высокомерия завязал разговор — летная форма, конечно, помогла. Летун летуну глаз не выклюет.