Амулет мертвеца
Шрифт:
Но не жаловались, все помнили экипаж Леваневского.
Первые полеты на дальность полным составом начались в конце февраля, после дня Советской армии. Летали по кругу, беспосадочно, над Московской областью, испытывали спиртовые противообледенители винтов, связь, срабатывались в единый крылатый организм с машиной. Получалось все лучше, даже строгий, скупой на комплименты Черняков хвалил.
Таяние снега и звонкие капели Василь едва заметил, разве что легче запускались моторы, и колеса шасси теперь разбрызгивали грязь вместо снежной
Все же система пятимоторства оказалась не такой и гениальной, на малой высоте АЦН-2, опытный агрегат центрального наддува, жрал много, любил гульнуть оборотами, а пользы не приносил. На высоте, в полете тоже запускать не дело, мерзлый, может не ожить. Но тут уж пока ничего лучше не было, отдельные высотные компрессоры для каждого мотора никак не вытанцовывались. Даже и Черняков признавал — моторы всегдашняя беда наших тяжелых самолетов. И у ДБ-А жаловались на двигатели, как бы не они погубили народ. Василь дымок у крыла не мог забыть.
Будем есть теми ложками что дали, не голодать же.
Все на свете проходит, и весна прошла. Отлет назначили на середину июня, не опоздать, ухватить погоду за хвост.
Василь плохо запомнил окончательные сборы, много суеты, надо было приглядеть, как грузят самолет, Черняков попросил. Опять же разобрать до ижицы маршрут, вычерченный Степаном. Над Архангельской областью, над ледяной голой Землей Франца-Иосифа, через полюс и до Фербэнкса, повторить оборвавшийся полет.
Ах, если бы просто и легко. Помахали ручкой, взлетели, сели, помахали ручкой… Работа моторов, забортная температура, бензин, масло и спирт в антиобледенителях, режимы и расход на разной высоте, погодные каверзы: со штурманом и механиком они сидели часами. Черняков тоже приходил, но у него и так не было минуты свободной, приходилось общаться с начальством, рулить и лавировать в потоках похлеще воздушных — бумажно-телефонных.
За неделю до Черняков сообщил им — с американцами вопрос улажен, все разрешения получены, в прессу не просочилось, и то хлеб, писаки у них ушлые. Президент США в курсе и желает удачи.
14 июня 1938 года, 8:30 утра. Ни музыки, ни толпы, ни высокого начальства. Ясное небо, зеленая трава и огромный темно-красный самолет.
И рядом с блестящим ЗИС-101 начальства- синяя открытая машина. Увидев ее, Василь сперва подумал, а точно ли проснулся утром. Но нет, ее фигура в том самом желтом платье, рыжие волосы распущены, идет к ним, неуклюжим, одетым в пока еще расстегнутые летные костюмы. Какой-то военный с голубыми петлицами, в немалых чинах, разрешающе кивнул ей и махнул рукой.
— Привет. Соскучился? Ну видишь, пришла проводить, — она легко коснулась губами его губ, не смущаясь нисколько. Завидуйте, почему нет.
— Как смогла-то? — вместо привета ляпнул он.
— Да вот… разрешили.
— Слушай, — Василь разволновался, хоть проснулся вполне собранным, — погоди, я ведь… когда вернусь (если — мелькнула мысль и спряталась) да кой ч… ты выходи за меня? Официально?
— А ты меня окольцевать решил? Сокол с кольцом — куда ты? Девушки не поймут.
— Да я серьезно, Майя, я с тобой…
— Вернись, главное. Там увидим. Вот, на память принесла.
Она взяла его руку вечно прохладными пальцами, заглянула в глаза вишневыми глазами, уже без улыбки. Показала серебряную зажигалку с гравированным крохотным Ут-2, запрокинутым в мертвой петле, и датой того авиапраздника. Щелчком сильного белого пальца с ненакрашенным ногтем добыла огонек:
— Вдруг пригодится? Прикурить американскому президенту?
Погасила и положила ему в нагрудный карман.
В кабине Василь взял себя в руки, повторяя за Черняковым вслух, как заведено, «молитву», распорядок действий пилота, последнюю проверку на земле…черти-что в голову приходит. Хоть сам говори «крайнюю», как иные суеверы. А ведь раньше посмеивался.
Пришла. Как пробилась.
За спиной заурчал пятый, тайный мотор. Потом запустили крайний правый, второй, третий… теперь все четыре ровно и мрачно гудели, нарубая тугой воздух лопастями.
Он добавил газ, Черняков впереди покрутил черной головой (друг Борька, как ты там, увидимся, полетим еще на нашем «утенке», да?)
Стрелки приборов заняли положенные места. Триммера — порядок, топливо — порядок, температура моторов порядок… и далее, далее.
— Товарищ командир, — сказал Василь, — самолет готов. Разрешите взлетать?
— Взлет разрешаю, двести семнадцать, — сказало радио.
— Взлет разрешаю. Ни пуха нам, — ответил командир и перекрестился. Неожиданно.
— Иду на взлет, — сказал Василь, переключился на бортовую сеть и добавил, — Петр Николаич, к черту! Мы колдуны, нам сказку сделать былью плюнуть.
Тронулись. Качнулись красные крылья, плавно двинулось назад зеленое поле.
Самолет развернулся в начале полосы, теперь из кабины пилотов провожающих не увидеть. Поздно.
Зарокотал сильнее, окутал крылья синеватыми выхлопами, прянул и побежал.
Отрыв, громадные колеса крутятся вхолостую, заляпанные грязью и зеленью, теперь они понадобятся нескоро, на другом континенте.
Самолет в небе, пустота меж красными крыльями и землей растет. Выше, взбирается тяжело, уже с ревом. Тонны топлива в крыльях и запасных баках бомбоотсека.
Колеса пошли вверх и встали в ниши. Экипаж доложил — все хорошо.
Летим.
Красивая рыжая женщина села в синий автомобиль и уехала первой.
«Воробей» набрал законные шесть тысяч и лег на курс. Архангельск останется в стороне, но радиопривод оттуда Яше слышен отлично. Облачность, правда, усиливалась, наползли сырые ватные тучи. Полезли тушей на тушу впереди, над землей Франца-Иосифа, наверняка и дальше, по дороге на полюс. Дрянь такая, почти как у Леваневского. Василь никак не мог перестать сравнивать, и был уверен — другие вспоминают тоже. Не хватало только сбоев в моторах и утечки масла.