Амулет мертвеца
Шрифт:
— Боюсь я за них, — вдруг сказал Черняков, доставая серебряный портсигар, — вот нехорошо на сердце. Как тянет что. Ну да теперь они сами по себе. Не курите? Правильно делаете. А вы не из Москвы родом? Наших-то я, кажется, неплохо знаю, хотя мне, старику, где всех упомнить. Уж в крематорий пора.
Стариком, однако же, он, загорелый, темноволосый, со смелым угловатым лицом, не казался вовсе, прибеднялся перед Майей, подумал Василь. Вон и серые глаза в морщинках смеются. Ревность зашевелилась, положим, под ключицей, но он себя тоже не в карты проиграл, ответил:
— Год назад перевели
— Хорошие птицы. Сибирь? Красота. И где сколько оттрубили?
— Четыре года на Гэ-два, вторым пилотом.
— Грузовики? Мое почтение! В любую погоду на любую полосу, как на войне. Вы подумайте, я, может, вас к себе в полярную авиацию сосватаю. Нам, неженкам московским, молодые сибиряки вот как нужны. А что, оклад хороший, наградами не обходят, да и девушкам нравимся…
Он необидно лукаво перевел взгляд с него на Майю.
Знал бы Василь, как аукнется знакомство.
Когда экипаж Леваневского пропал, Василь с Борькой надрались в сопли. Искали, не легче найти иголку в степи, но летали и слушали эфир, долго и мучительно безответно. Оптимистичные заметки с мнениями летчиков «не могли упасть такие опытные пилоты, сели на вынужденную», слухи про какие-то последние, тающие в эфире радиограммы… про диверсию шушукались, не без того.
Газеты замолкали, заметки пропали, новые темы и новые подвиги, новые оглушительные разоблачения тех, в кого верили больше чем в себя. Не до того.
Василь понял, что не найдут, с первым снегом. Еще надеялся. Все надеялись, наверное, хоть чуть-чуть.
Черняков приехал к нему в декабре. Черная эмка тормознула в свежем снегу. Высокая фигура в шинели и синей фуражке поднялась на крыльцо и постучала.
Не иначе, знал, когда Василь дома и один. Принес бутылку армянского коньяку, и сразу сказал удивленному немало второму пилоту:
— Есть важный разговор, сугубо между нами. Сервируете угощение?
И рядом с пузатенькой бутылкой, полной золотистой влаги, положил несколько консервных банок.
Василь поправил воротничок спешно натянутой рубахи, сказал неожиданно для себя, как старорежимный официант:
— Один момент! — и поспешил за хозяйскими рюмками.
За встречу, под американские сардины, потом за воздушный флот, под паюсную икру.
Не чокаясь, выпили за погибший экипаж «Академии».
И тогда Черняков отставил рюмку и сказал:
— Василий Алексеич. Вы ж понимаете, так закончиться не должно. Новейшая машина, экипаж из лучших. И афронт. Международный позор. Нам, конечно, соболезнуют, кивают, по плечику хлопают, а сами делают выводы. И авиация у них убогая, и пилоты… рвань. Замахнулись на рубль, ударить и не копейку не могут.
— Нну… не совсем такими словами…
— Но именно так и думал, — подхватил Черняков. Не пьян, только глаза заблестели ярче и жесты стали резче: — И наверху, поверьте, отличнейше это понимают. Да, Чкалов, Громов, молодцы, герои. Без зависти, с восхищением говорю. Но летали-то по сути на тихоходных планерах с мотором, никакой практической военной и транспортной пользы, рекорд ради рекорда. Сигизмунд попробовал, рванул
Но доказать и показать мы должны. Без шума. Теперь… — он махнул рукой куда-то вверх, — никаких праздников, газет, шумихи, выходим в международный эфир только когда долетим. Вот тогда аврал, слава, сенсация, русские всех надули… нравится идея?
— Нравится, — честно сказал Василь, — но причем тут я?
— Нужен мне хороший, не гонористый второй пилот с опытом северных полетов на тяжелой четырехмоторной машине. Надежный. И не болтун. И не так чтоб известный публике. Ты подошел отлично. Да еще… она, понимаешь, о тебе отзывалась хорошо.
Он сам, похоже, не заметил как перешел на ты.
— Вы… ее знаете… близко? — не выдержал Василь.
— А, понимаю. Нет, не близко. Зря не ревнуй, ничего такого меж нами не было. Да ее, думаю, никто по-настоящему близко не знает. Одни слухи. Но мне она пару раз серьезно помогла. Из беды выручила. Ладно, не в том суть. Смотри, согласишься, назад дороги нет. Если не хочешь, никто тебя в трусо…
— Согласен! — сказал Василь. — Сами же говорили, слава, награды, девушки… паек вон, какой богатый! А?
— Паек богатый, — засмеялся Черняков, — да жизнь короткая.
— А мне длинную жить скучно, — ответил Василь.
Глава 19. Красные крылья над белым безмолвием
Перебрался на закрытую для посторонних подмосковную базу Василь через неделю — заехала все та же черная эмка, вещи он собрал давно. Жаль, не придется отметить новый, тридцать восьмой год с Майей. Впрочем, она, только услышав о важной служебной командировке, кивнула и сказала:
— Вернись с победой, так говорят? Под крылом иль на крыле… Не надо, не говори больше, еще выдашь какую государственную тайну. Лучше обними меня.
Обычный аэродром, разве что с охраной при малиновых петлицах. Обычные брусовые домики с печным отоплением, пожилые ангары и пара учебных классов, где пришлось снова заниматься теорией того самого крыла, впрочем, условно-практические занятия на скелете ТБ-1 со снятыми моторами тоже были.
Кроме Чернякова, постоянно где-то занятого, Василь не знал никакого из нового экипажа. Трое кроме них с командиром. Маловато, пожалуй, и радист, суровый белобрысый Яша Граникин, должен был совмещать должность второго, запасного бортмеханика. Связь в перелете бесценна, связь — ниточка жизни в ледяном аду, надежда и спасение. Держать связь понемногу учили весь экипаж, на разных типах станций, своих и иностранных.
Штурман, рыжеватый кряжистый Семен Петров, «проще моих имени с фамилией не найдете».
Первый механик, смазливый, чернявый быстроглазый татарин Амир Зарипов, «имя древнее, значит, «бессмертный», так что не дрейфим, мужики». Молодые, с северным опытом, хоть фамилии ничего ему не говорили. Впрочем, суть он понял сразу.
Взять, кроме командира, никому не известных и не интересных публике, хоть и опытных «поморов», а если что… их никто не вспомнит через неделю, ну кроме Чернякова. Но и он — мало ли, полярная авиация дама жестокая.