Амур-батюшка (Книга 2)

Задорнов Николай Павлович

Вид воды и гор в новом, необычайном сочетании был полон свежести и чистоты. Васька с замиранием сердца смотрел на открывшийся перед ним огромный новый мир.

– А вон и белки видны.

На вершинах хребтов белели снега. С той стороны пахнул холодный ветерок.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

От синих лохматых лесистых берегов в озеро протянулся лысый мыс, редко уставленный берестяными юртами. Тунгусы обступили Бердышова. Савоська подвел к Ивану слепого старика.

– Вот Суокина, тот самый старик, у которого ноанский торговец сына погубил.

Тунгус

тянул слабые руки, желая ощупать Ивана. Они дрожали, как ветви на ветру.

– Кто хочет узнать, как погиб мой сын?

Старик рассказал, что Синдан избил сына и парень долго хворал.

– Их рода прозвание Ыйден, - говорил Савоська.
– Ыйден - значит царь. Этот старик царского рода. У тунгусов давно цари были.

– Вот до чего тунгусские цари дожили!
– сказал Иван, обращаясь к Илье и Ваське.
– Были цари, да одичали. А самого последнего торгаш насмерть, избил.

Тунгус рассказал Ивану, что все они здесь крещеные. Еще до прихода русских ездили они за хребты, и на Бурукане крестил их поп в юрте с крестом.

– Ну, а кто у вас царем был?
– спросил Иван.

Старик долго перечислял имена своих предков. Васька смотрел на тунгусов, и не верилось ему, чтобы такие оборванцы были царями.

– Вот был царь так царь!..
– покачивал Иван головой, как бы неподдельно сожалея о судьбе тунгусских владык.
– Провинились они в чем или их завоевали?

Иван слыхал, что были случаи, когда царей свергали и рубили им головы. Похоже было, что и у тунгусов что-то стряслось с царями.

– Паря, этот случай не худо бы всем царям знать!

"Приеду домой, надо рассказать, что я тунгусского царя видел", думал Илюшка.

Ыйден пожаловался Ивану, что старухе его не хочется жить на озере. Говорит, в лесу теплей и не так страшно. Боится, что опять Синдан может прийти.

– А русских не боится?

– Нет, русских-то мы не боимся. Я молодой был, помогал русским, тихо и, как показалось Ивану, с обидой сказал Ыйден.
– Мы ждали, что жизни перемена будет...

Слепой Суокина принял Ивана за офицера и благодарил, рассказал подробно, как погиб сын, просил, пусть русские осудят Синдана.

Ночевали у подножья крутой сопки у стойбища самогиров, как называли родственное гольдам племя, жившее на этом озере. По их имени озеро Эворон называли Самогирским.

С вечера Иван изрядно выпил и уснул на корме лодки. Ночью он проснулся, вылез из-под полога и уселся у борта. Черная блестящая вода уходила в бескрайную даль. Было прохладно, с озера тянул ветерок. На скалах высились кедры и ели, похожие на черные перья. Над их вершинами горела луна. Слышались удары бубна, крики. В одной из юрт блестел огонек там шаманили.

– Га-га!..
– доносился голос Савоськи.

– Га-га!..
– кричали гольды.

Шаману них был свой, но Савоська вызвался помочь вылечить больного.

Ивана вдруг взяла тоска. Чувство это изредка, но с большой силой охватывало его.

"Где я? В тайге, на озере, за тысячи верст от людей!
– думал Бердышов.
– Тут никогда никто не бывал, кроме меня да офицеров от Невельского..."

Человек,

привыкший к дикой жизни, выросший в тайге, Иван хотел поехать в людные места, в большой город, посмотреть разных людей, потолковать в живой толпе. Ум его не мирился с тем, что всю жизнь придется скитаться по глухим таежным трущобам. Ему казалось, что где-то есть место - многолюдное, яркое, веселое, назначенное ему, - от которого он почему-то отторгнут, и не он один, а весь его род. И вот Бердышовы всю жизнь таскаются по тайге и все не выберутся из нее домой. Иван тосковал по этому неведомому гнезду.

"Я всю жизнь отступаюсь от того, чего хотел. Что толку, что я помогаю людям? Я не смею делать то, что хочу. А если рискнуть?" - подумал он. Душа защемила от того, что представилось ему. "Это было бы счастье! Неужели я не могу сделать то, что хочу? Только не надо бояться".

Ивану давно уже и сильно нравилась Дуняша. Еще когда ей было тринадцать лет, а он бывал в Тамбовке у ее отца, ему все хотелось смотреть на нее. Теперь она подросла, ей шел семнадцатый год. Он сам понять не мог, что с ним делалось, когда он ее видел. Он все забывал: жену, семью. Он все ради нее бросил бы: и дела, торговлю, охоту. Он готов был ради нее еще бог знает что сделать, а не только бежать вровень с лошадьми по цельному снегу из Уральского до Мылок. Он чувствовал, что теперь ему не удержаться, его как понесло течением. Он еще сам не знал, как все сделает, уменье действовать силой и хитростью было у него в крови.

Он, кажется, не всегда бы смог рассказать сам о своих мыслях и намерениях, как не мог он рассказать о многих приметах охоты на зверя: в его охотничьей душе была выработана почти звериная чуткость, и он знал такие уловки, для которых, кажется, и слов-то людских нет.

– Га-га!
– орали в юрте.

"Сейчас пойду шаманить!" - решил Иван.

Ему хотелось сильных движений, буйства, озорства. Он перепрыгнул с лодки на гальку. С разбегу распахнул дверь в юрту. Васька побежал за ним. Илья помчался тоже.

– Га-га!
– дико заорал Иван.

– Га-га!
– подхватили гольды.
– Хорошо, хорошо, давай еще!
– орали они из темноты.
– Хорошо, русский! Заходи скорей!

– Га-га!
– заорал еще громче Иван.

– Уже пошел, пошел, черт! Испугался!.. Вылезает из больного!

Иван схватил бубен, пояс с погремушками и, притопывая, запел:

Эх, у попа была кобыла,

Она в Шилку пить ходила!

Он завилял крестцом, как заправский шаман.

– Хорошо, хорошо! Еще надо!
– раздавались голоса.

– Вылез черт! Готово!
– вдруг закричали дружно гольды.

Иван "перегнал черта" в соломенное чучело, выхватил револьвер и трижды полыхнул в него.

– Готово! Все!

Чучело вытащили. Иван зажег спичку и подпалил его. Гольды наперебой обнимали и целовали Бердышова.

– Сразу вылечил, - говорили они.
– Вот так лоча-шаман! Как песню запел, черт сразу бежал. Ты про попа пел? Ух, черт попа боится!

– Как же, мой дедушка был амба-лоча!
– говорил Иван.

* * *