Амур-батюшка (Книга 2)
Шрифт:
– Ладно уж!
– ответил Родион Шишкин недовольно.
– Савоська, брат, ты ему не в бровь, а в глаз попал, - сказал Иван.
– А где старшина Тамбовска волость?
– воскликнул Савоська, обращаясь к толпе.
– Моя надо старшина!
– Чего тебе?
– спросил Шишкин.
– Я за старшину!
Он был теперь старостой.
– Крестьянина твоей волости обидели. Морда били.
– Кто посмел? Кого? Не Ваньку ли Бердышова?
– Нет, Ваньку Бердышова пока еще не били. Меня маленько били, сказал Савоська.
Все захохотали.
– Маньчжур прямо так оскорбляет, в морду ударил, потом говорил, русский старшина плохой, а будто у них своя старшина есть.
– Ты не врешь?
– Говорил; русский старшина ленивый, на Горюн не ездит, гольдов не защищает.
И под тем предлогом, что все это якобы говорил какой-то маньчжур, Савоська выложил Родиону все, что сам думал про него.
– Че, пороть не будешь?
– Кого пороть-то?
– Да Синдана!
– Нет, ты, поди, так ему отплатил.
– Ну ладно, - согласился Савоська.
– Конечно, отплатил. Все отдал!
– Вы прогнали только его?
– Ты на Горюн ехал, почему не позвал нас с собой?
– спрашивал Котяй у Бердышова.
– Я нарочно протоками пробрался. Думал, ты уж там, а если в деревне останавливаться, так разъедемся.
Родион позвал гостей к себе. Васька, проходя деревней, радовался: колодцы, журавли, на огородах зелень, грядки. Дома строены тесно, в деревне много скота, коней - во всем была радость для Васьки. Вот как у русских-то!
– А садочки-то, садочки, не то что у нас на Додьге!
– Это наши бабы-девки высадили из тайги сирень, акацию, яблоню, рябину, - говорил Родион.
– Ведь мы тамбовские, у нас на родине сады большие, яблоки растут. Вот и сюда пришли - желают, чтобы и здесь все было, как на старых местах.
В избе у Родиона чисто. Пол крашен и выстлан половиками, цветные пологи, огромная печь, зеркало. Горит керосиновая лампа, вокруг стекла во множестве вьется гнус, хотя окна и двери плотно закрыты.
Петровна накрыла на стол. Чистая скатерть, посуда, ложки, самовар после гольдских деревень все было чуть ли не в диковинку: приятно посмотреть. Повеяло домашним бабьим обиходом. Васька глядел на Петровну, как на родную мать.
На столе появились щи, каша, пшеничный хлеб, свежие огурцы и редька все свое, привычное. Казалось, вкусней не было еды на свете.
– А мяса нынче нет. Ледник пустой, - рассказывал Родион.
– Я эту зиму не охотился и совсем оголодал. Лоси куда-то ушли, а бегать за ними некогда - свадьбы играли... У нас говорят - лосей Спирька всех перебил. Лосиная Смерть. Он, дурак, ради хвастовства не жалеет зверя. Да у меня нынче весной коня медведь задрал, а жеребенок еще малый. Я до того дошел, что, как ваш китаец, сначала с Митькой тянул соху, а потом у Овчинникова коня взял. Он все не уступал, да делать нечего. Зимой придется отдавать соболями.
– Так что, тебе богатство впрок не пошло?
– спросил Иван.
– Богатство! Я начальству сколько выпоил. Да еще вдвойне своего доложил. Но я не жалуюсь. Хотя и хватило меня нынче морозцем, но тут не старые
– Родион разливал водку.
– А тебе, Васька, еще рано.
– Пошто рано?
– воскликнул Иван.
– У нас в Забайкалье с шести лет напиваются. А грудным младенцам бабы нажуют хлеба, намочат в водке и сунут в рот, чтобы не орали. Те лежат-посасывают... Налей ему рюмку.
Васька выпил. Вино ударило в голову. Он снова вспомнил дикую реку, зеленые тучи мошек, завалы колодника, грохот перекатов и приятно ощутил, что сидит в чистоте и удобствах. Подъезжая к Тамбовке, он выкупался вместе с Иваном и Ильей и надел чистую рубаху.
– Давай, ребята, еще!
– налил Иван.
– Ну, твое здоровье!
– чокнулся Савоська.
Двери распахнулись.
– Дяденька!
– вбегая, воскликнула Дуняша.
Иван уж давно ожидал этого мига.
Высокая, тонкая в поясе, гибкая, разрумянившаяся, она замерла, завидя гостей. Следом вбежали другие девушки. Дуня села на лавку и мгновенно приняла вид серьезный. Пушистые темные брови ее дрожали, выдавая волнение. Девки стали подсаживаться к ней, и вскоре их набралась полная лавка.
– Паря Родион, как у тебя племянница похорошела, - сказал Бердышов. Это что такое?
– подмигнул он ей.
– И волосы потемнели? Были как лен, а стали черные.
Дуняша зарделась и приосанилась. Ей приятно было слышать такие похвалы при Илюшке. Дуня уже всем разнесла, что приехал первый красавец на Амуре, и ее подруги бегали к Шишкиным под дверь и под окна. Глаза их сверкали, оглядывая Илью.
Илья подтянулся, приободрился. В голове его шумело от вина и оттого, что девки смотрят.
– Ну-ка, Илья, сказани им чего-нибудь, - молвил Иван, видя, что Дуняша с него глаз не сводит.
Илье и самому хотелось что-нибудь сказать, но он сразу ничего не мог придумать.
Иван ел с жадностью. Искоса глядя на Дуню, он снова воскликнул, не в силах сдержать восторга:
– Шибко похорошела! Щеки-то! А говорят, на Амуре яблок нет!
– А Танюшу давно видели?
– спросила Дуня.
– Мы давно из дому, - сказал Иван.
– Уехала ее подружка дорогая, - молвила Петровна.
Девки, видимо, нагляделись. Дуня подтолкнула локтем черноглазую Нюрку Овчинникову. Сорвавшись с места, она распахнула дверь, и все гурьбой посыпались за ней на улицу.
– Вот бешеные, - покачала головой Петровна.
В избу стали приходить мужики. Одни подсаживались к столу, другие устраивались на лавках. Иван весело, обращаясь более к Родиону, рассказал про горюнскую поездку и с подробностями про изгнание Синдана.
– Много же ты там натворил!
– удивлялись мужики.
Рассказ Бердышова о том, как прогнали Синдана, произвел сильное впечатление. Тамбовские богачи поникли, чувствуя, что с Бердышовым им не тягаться. Санька Овчинников и тот присмирел. Казалось, он готов был примириться с тем, что Иван у него из-под носа вырвал и захватил Горюн. Санька уж придумывал, как бы задобрить Ивана, а то запретит на Горюне торговать.