Амур-батюшка (Книга 2)
Шрифт:
Переселенцы обмотали лица тряпьем, но работают, жнут и косят.
– Бога молим, ветерка бы. Только на ветру и отдохнешь!
Егор сечет точеной литовкой золотой свой хлеб.
Саврасый бродил в кустарнике за пеньками и вдруг, зазвенев боталом, побежал с обрыва, застучал копытами по гальке. С релки слышно было, как забрел он в реку, зашлепал ногами в тихой воде и счастливо заржал.
Сквозь радость, что хлеб хорошо родится, Егор видит будущие заботы. "Много горя хватишь, как придется землю менять, уходить от ветров за гору, в долину, снова чистить место, драть чащу..."
Местами
– Но все же вызрела. Хорошо, что вызрела, не полегла, - говорит Наталья.
Она ходит тяжелая последний месяц, но работает, гнется, вяжет снопы. Трудно, голова временами кружится, но она терпит. Только когда совсем станет плохо, Наталья садится, отдыхает.
– Я сама управлюсь, - говорит Таня.
Она не то хочет заплакать, не то улыбается. Брови ее вздрагивают, а взгляд детский, робкий, наивный, словно чего-то ожидающий. У нее у самой растет живот. Таня постоит, подождет, словно прислушиваясь к чему-то, и быстро примется за работу.
– Как в Расее у нас стало, - задумчиво говорит Наталья.
Поле, березняк, рябина в ягодах - все как на родине. Веселый, родной вид радует Наталью, живит, напоминает юность, прежнюю жизнь.
– И воробушки прилетели!
– восклицает Настька.
День сухой, жаркий.
– Скоро дожди пойдут, надо торопиться, - говорит Егор.
– Давай-ка живей, Васька, не отставай! Это тебе не по Горюну ездить.
Летом клял Васька мошку на Горюне, работая шестом. А тут мошки не меньше, и устанешь так, что рассказывать про Горюн не хочется.
"Нет, на пашне трудней, чем шестом по реке толкать. Лучше охотничать, рыбачить, золото искать, стать таежником. Вон Петровану - тому хоть бы что, он день-деньской работает, как конь пашет. Разогнется, пощурится и опять за дело".
– Эй, Петька-Петрован, что молчишь, как дурован?
– дразнится Васька.
Егор доволен, что сын съездил на Горюн, повидал тайгу. "Теперь дома пусть потрудится. Хлеб уберем, будем ветряную мельницу достраивать".
Еще в прошлом году в Уральское привезли жернова. Пока Васька был на Горюне, отец задумал сделать ветряк. За холмом заготовили бревна, напилили доски, но дело еще только начато. Ваське любопытно, как это отец хочет мельницу устроить. "Мой отец все может!" - гордится мальчик.
Егор похудел, острей стало лицо его, солнце дочерна сожгло кожу, русая борода и брови кажутся еще светлей. Он стал живей, быстрее ходит и работает.
– Да, а ветры тут жгучие, - твердит он.
На релке зажелтели скошенные нивы. И когда сноп за снопом стал прибавляться к богатству семьи, Егор стал веселеть, заботы словно отступили от него.
– Экий урожай! Пудов сто двадцать - сто тридцать с десятины. Да такой еще и дома неведом был, на старых-то местах!
Дед ходил по полю в сильном беспокойстве и никак не мог сосчитать снопы. Пятериками громоздились они по всему полю. Старик глазам не верил, что получается такой большой счет. Он отходил к избе, начинал пересчет сызнова и надеялся, что найдет ошибку.
– Нет, слышь, верно, - говорил Егор.
– Не-ет, ты сбился, быть не может, - толковал дед.
– Как же быть не может! Земля тут новая, только нынче забили
Дед опять обошел поля. С палкой в руках, седой, длиннобородый, он, возвратившись, долго стоял подле Егора, глядя то на него, то на поле.
– А ведь верно, - молвил он, наконец, с радостным удивлением.
– Это что же такое?
– Что?
– Да снопы-то... Как же это они так?
– Уж так земля родила, - ответил Егор.
– Неужто мы не зря сюда пришли?
– покачал головой дед.
– Она только разработалась нынче. Земелька-то молодая. Самый приплод от нее!..
Старик пошел домой, а Егор подивился: неужели отец до сих пор думал, что зря переселились на Амур?
Мимо шли Бердышов и Силин. У Тимохи в поводу конь; холку, круп и шею облепили слепни и мухи. Тимоха остановился. Конь машет головой, рвет повод из рук, туча мошки стоит вокруг.
– У меня в Расее вороны коня склевали, - жалуется Силин.
– А тут бьет ее комар и мошка. И, видно, тоже могут забить животное до смерти.
– Паря, лихой конь у тебя был в Расее, - отозвался Бердышов, подмигивая Егору.
– Вот так и узнаешь, каково на старых-то местах.
Иван ждал прибытия парохода, чтобы отправить часть товаров из своего амбара. Сам же опять хотел ехать в Тамбовку.
Иван ходил к Тимохе, просил его подсобить денек, - одному, сказал, не управиться. Из амбара надо тюки и ящики свозить на берег, перебрать все в амбаре.
– Что, любуешься, Егор?
– спросил Тимофей.
– Паря, Егор-то какой кудесник!
– воскликнул Иван.
– У него даже хлеб растет.
– Вот то-то что!
– с видом превосходства сказал Кузнецов.
– Русский мужик хлеб сеять любит, - заметил Бердышов.
– Господа и те ездят мимо, как видят поля, радуются.
– Это они радуются, глядя на мужиков, - отозвался Тимошка.
– Мол, будет их, господ-то, кому прокормить, они с голоду не сдохнут.
Дед вернулся, хотел что-то сказать сыну, но Иван перебил своими разговорами, старик все забыл и прослезился.
– Ан нет, вспомнил!
– вдруг обрадовался он.
– В Расее было... Я парнишкой еще бегал. Мой-то дедушка тоже откуда-то пришел в Перминскую губернию. Может быть, он и перминский сам был, но, словом, перекочевал. Он все нам хвалил: "Хорошо, - говорит, - в новую-то землю сеять". А мы не слушали его. Все думали: чего хорошего чащу драть, намаешься только!.. А тоже был новосел, дедушка-то мой. Любил новую-то землю. На той земле наше село построилось.
– А потом эту землю захватили. И тебе, дедка, пришлось Сибирь-то смерять, - сказал Иван.
Дед печально покачал головой.
"Верно, нам на роду написано чащу драть", - подумал Егор.
– Земля тебя потому и позвала, - сказал ему Тимошка, - что на старом-то месте приперли!..
Но Егор не стал говорить об этом.
– А снопы-то на бурханов походят, - задумчиво молвил Бердышов.
Дело стояло, а людям не хотелось расходиться.
– Тебе везде брюханы, - сказал Силин.
– Видать, что шаманской веры!.. У меня хотя и меньше силы, чем у Егора, но все же нынче я и своим хлебом обойдусь.