Аналогичный мир - 2
Шрифт:
— Слушаюсь, сэр.
Когда за Чаком закрылась дверь, Жариков достал его медкарту и свои тетради и сел заполнять многочисленные графы и разделы.
Писал быстро, не поднимая головы, даже когда кто-то без стука вошёл в кабинет. Потому что знал — это Аристов.
— Ну что, Юра? — Жариков поставил точку, ещё пару значков на полях и закрыл тетрадь, окинул взглядом и захлопнул пухлую папку карты. — Что скажешь?
— Ничего, — пожал плечами Аристов. — Достаётся тебе, я вижу.
— Ничего, — Жариков встал, убирая стол. — Будем живы — не помрём,
— Нет уж. Я лучше посижу, почитаю.
Жариков кивнул и открыл сейф.
— Тебе общее?
— Да, — Аристов вытащил из кармана халата свёрнутую в трубку толстую тетрадь. — Выясни у Шермана насчёт… обработки.
— Ладно-ладно. Не хочешь со мной идти, так и получай то, что сочту нужным.
Жариков выложил на стол толстую книгу в скучно-серой обложке. «Общее руководство по разведению, дрессировке и содержанию рабов специфического назначения». Одно из творений доктора Шермана.
— Я закрою тебя.
— Ладно-ладно, — Аристов уже сел за стол, взял книгу и потому был на всё согласен.
Жариков усмехнулся и вышел. Захлопнул и запер дверь. А то с Юрки станется выйти с книгой. А это, даже если забыть о данных подписках о неразглашении и подобном, весьма опасно. Для неподготовленных случайных, но слишком любознательных читателей. Есть вещи, которые непрофессионалам лучше не знать. Для них лучше. А теперь к Шерману. Конечно, удовольствие ниже среднего. Но надо… а что надо? Рассчитаться за исковерканные жизни таких, как Крис, Андрей, Эд, Джо с Джимом, всех парней. И Чака с Гэбом. И остальных. А сам Рассел Шерман? Разве доктор Шерман не сломал и его? Но парни выдираются из этой трясины…
…Когда он открыл дверь, Андрей спал, всхлипывая и постанывая во сне, и лицо его было таким беспомощно-детским, что Аристов выругался.
— Ну вот, — сказал он. — А вы все… генерал, генерал искал, генерал велел… Так что важнее было?
— Ладно. Хватит тебе.
Аристов подошёл к кровати и не профессиональным, а по-отцовски заботливым жестом потрогал высокий красивый лоб. Андрей вздрогнул и забормотал по-английски.:
— Нет, не надо, мне и так больно! — потом медленно открыл глаза, увидел Аристова и попытался улыбнуться.
— Ну, как ты, Андрей? — спросил он по-русски, вставая рядом с Аристовым.
— Хорошо, спасибо, — ответил по-русски Андрей и начал выпутываться из одеяла.
И уже вдвоём с Аристовым они помогли парню вытереться и переодеться в сухое…
…Да, хорошо, что обошлось без воспаления лёгких, но полежать парню пришлось. Тогда они вдвоём его отвели — Андрея шатало от слабости — в его комнату, оформили бюллетень на неделю. Жариков улыбнулся воспоминанию, как остальные парни переполошились и захлопотали вокруг Андрея. Ещё бы! Первый больной и не чужой, а свой, один из них. Предложение положить Андрея в одну из пустующих палат в том же отсеке, где Чак и Гэб, было отвергнуто безоговорочно. И прежде всего потому, что Чак восстановился, дескать, мало ли
Охрана пропустила Жарикова без вопросов и проверок. Люди здесь опытные: лица запоминают сразу, всё замечают и если надо, то и остановят, и документы проверят, и обыщут. Если это действительно надо.
Рассел сидел в своей излюбленной позе у окна, когда лязгнул замок. Он слез с подоконника и шагнул к двери. Уколы? Нет, доктор. Что ж, это намного лучше.
— Здравствуйте, Шерман.
— Здравствуйте, доктор.
Обмен достаточно вежливыми и достаточно равнодушными улыбками. Рассел сделал короткий приглашающий жест к столу. Заняли обычную позицию напротив друг друга.
— Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, доктор, неплохо. Сплю хорошо, — Рассел помедлил, повертел незажжённую сигарету. — Можно спросить?
— Да, разумеется.
— Эти парни, что приходят делать уколы, спальники… вы ведь это сделали специально, доктор. Зачем?
Жариков не спешил с ответом, и Рассел стал отвечать сам.
— Зачем вам моё унижение, доктор? Ведь именно этого вы хотите, не так ли? Я не могу понять: зачем? Хотя… сломать человека, подчинить его не через физическое, а через нравственное страдание. Это понятно. Но цель… — Рассел пожал плечами и замолчал.
— Инъекции они делают хорошо?
— Да. Вполне квалифицированно. Как вам удалось их так… выдрессировать?
— Вы употребили не тот глагол, — Жариков смягчил слова улыбкой. — Обучить.
Рассел дёрнул головой.
— Нет. Дело в том, что спальники панически боятся врачей. И особенно всего того, что связано с процедурами. От одного вида шприца… — он не договорил и махнул рукой.
— Почему?
— Вы, — Рассел твёрдо посмотрел ему в глаза, — вы ведь знаете. Вы прочитали те книги.
Он не спрашивал, а утверждал. Жариков, сохраняя доброжелательную улыбку, кивнул. И Рассел продолжил:
— Деформация сперматогенеза построена на инъекциях, весьма болезненных. Это формирует стойкий рефлекс. Отрицательное, ещё лучше болевое подкрепление всегда эффективнее. Наказание, — он усмехнулся, — всегда значимее награды. Вы ведь это знаете, доктор, а про рефлекторные реакции и их формирования не мне вам объяснять.
— Да. В чём-то вы правы. Но болезненный характер деформации в литературе не упомянут.
— Этому не придавали значения, — буркнул Рассел и закурил.
— Скажите, Рассел, ваш отец в своих исследованиях применял анестезию?
— Нет, — помимо воли Рассела в его голосе прозвучала отчуждённая горечь. — Он предпочитал естественную реакцию. Эксперимент должен быть чистым, — Рассел поглядел на Жарикова и энергично замотал головой. — Нет, доктор, он не был садистом. В клиническом понимании. Он… он — учёный, для него наука, научные интересы были превыше всего. Он не причинял страданий просто так, из прихоти. Он… — Рассел смял сигарету. — Я думаю, он даже не замечал чужих страданий. Если они ему не мешали.