Аналогичный мир - 2
Шрифт:
— Расскажите мне, Гэб.
— Что? Что вы хотите услышать, сэр?
— Всё равно, — улыбнулся Жариков. — Рассказывайте, что хотите.
— О… Грине?
— Как хотите.
— Хорошо, сэр, — Гэб вздохнул и заговорил тем же ровным монотонным голосом, глядя в потолок. — Я был дворовым, сэр. Работал на огороде и в саду. Когда собирали ягоды, нам заклеивали рты. Лейкопластырем. И я нарочно давил ягоды. Они спелые, чуть сильнее сожмёшь, мажутся. Надзиратель ударил меня, и я упал. Прямо на уже собранное и много подавил. И его ногами подсёк. Так что он тоже упал. Меня выпороли. И продали. Грину.
— Вы сейчас так думаете?
— Не знаю, — из-под маски равнодушия вдруг проступило детское бесхитростное удивление. — Нет, наверное. Нет, сэр. Когда он нас продал, и клятву нашу передал, мы все тогда поняли. Его забота была обманом, сэр. Мы были нужны ему. Вот и всё, — Гэб вдруг медленно раздвинул губы в улыбке. — Все так делают, сэр. Вы заботитесь о парнях, и теперь они работают на вас. Всё как всегда, сэр.
Жариков улыбнулся.
— Я не буду разубеждать вас, Гэб. Со временем вы поймёте разницу. Скажите, а как подбиралась десятка? Вы всегда были по десяткам?
— Смотря, сколько заказывали, сэр. До конца десяти редко когда доходило. Он называл нас выпуском. А так… нас было много, сэр. Кто выживал, того продавали. Нас поставили тогда. Перед ним. И он сказал: «Беру всех». Я запомнил, — Гэб облизал губы.
— Хотите пить, Гэб?
— Да, сэр. Вы очень добры, сэр.
Формула благодарности была лишена даже малейшего признака чувства. Но Жарикова это не удивляло и не трогало. Разумеется, при такой системе… дрессировки любая помощь или забота понимается однозначно. Он дал Гэбу попить.
— Устали? Хотите отдохнуть?
— Как прикажете, сэр?
Жариков встал.
— Отдыхайте, Гэб.
Когда он вышел, Гэб напряжённо прислушался к удаляющимся шагам. Что-то всё-таки случилось. Чак не зашёл похвастаться, подразнить его, что руки работают. А он слышал, как Чак прошёл в свою палату. Потом туда прошёл, быстро прошёл, считай, пробежал беляк. И… и всё, потом беляк сюда заявился. Значит, допрыгался Чак. Или язык, или руки распустил, и его… Сегодня Арчи дежурит, хитрый парень. Рот до ушей, а сказать не захочет, так и не скажет. Ага, вроде идёт. Ну, попробуем.
В палату заглянул Арчи.
— Не надо чего?
Гэб повернул голову, глазами попросил подойти, улыбнулся вошедшему.
— Ну? Болит чего?
— Нет. Что с Чаком?
— А-а, — понимающе протянул Арчи. — Он спит.
Гэб недоверчиво хмыкнул.
— С чего это он?
— Проспится, придёт и сам расскажет, — ответил Арчи, умело поправляя подушку.
— Проспится? — переспросил Гэб. — Это где он напиться сумел?
Арчи недовольно сжал губы.
— Слушай, я сказал. Встанет, придёт и сам тебе
— Ладно, — не стал спорить Гэб.
И, когда Арчи ушёл, тихо злобно выругался. Точно, допрыгался Чак, и его обработали. Током или ещё чем. И бросили отлёживаться. Чак-то с руками уже, ценность опять заимел, вот и ломают его. Под нового хозяина. Дурак Чак, всё на морде всегда написано. На силу свою всё надеется и не бережётся. Вот его и ломают. А раньше покоришься — меньше колотушек получишь. А Чак… Чака всегда ломали. Дурак.
Гэб вздохнул. Ему остаётся лежать и ждать, когда опять заработают руки. У Чака же заработали. Он-то глупить не будет. Зачем нарываться? Не всё ли равно, кому угождать, все ж беляки одинаковы. Но показывать, что ты это понимаешь, нельзя.
Он медленно перекатил по подушке голову и посмотрел в окно. На чёрных ветвях белые полоски снега. Не стаял ещё, значит, холодно. Зима. Холодный белый свет за окном. Будь оно всё проклято, надоело ему всё. И ничего, ничего он не может изменить. Ничего. Что ему назначено, то и будет. Назначено белыми. И жизнь, и смерть. Родиться по приказу, жить по приказу и умереть по приказу. Вот и всё. А всё остальное — одни слова. Белый обман. Как снег.
Гэб закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Пока его не трогают. Пока он сам с собой, сам по себе.
С наступлением холодов пошли радикулиты, застуженные суставы и мышцы. Лечебный массаж — это уже посложнее. И подороже. Но они справлялись. И деньги копились. Роб уже не так психовал из-за каждой покупки. А покупали они много. Одежда, еда… У них своё дело, им не то что в рабском, в обносках нельзя ходить: клиентов отпугнут. Значит, всё не на толкучке покупать, а в магазинах. Не в центральных, конечно, но на соседних улицах, где попроще, но всё-таки. Их уже знали и продавали им без звука. Да и платили они наличными, в долг не брали. А в Цветном только на тамошней Мейн-стрит, уж там-то… И с продуктами так же. На еде экономить нельзя. Им теперь — как всем на этой улице — каждое утро оставляли на боковом «жилом» крыльце три бутылки молока. И мясо в лавке отпускали хорошее. Крупу покупали чистую, а не сорную смесь. Хорошо!
Найджел тщательно размёл от снега обе дорожки и крылечки. Вот так. На газоне пусть себе лежит, стает — так стает, а дорожки должны быть чистыми. Вот так. И вот так.
— Найдж, готово? — это Мет зовёт. — Есть иди.
— Иду.
Найджел оглядел свою работу и пошёл по дорожке, чтобы не топтать белый газон, к дому. Когда он подходил к боковому крыльцу, его окликнули из-за изгороди:
— Добрый вечер, Найджел.
— Добрый вечер, миссис Энтони, — улыбнулся он в ответ.
— Как холодно сегодня.
— Да, мэм. Настоящая зима, мэм.
И они, ещё раз обменявшись улыбками, разошлись. Миссис Энтони первая из соседей стала здороваться с ними и разговаривать о погоде. Сложив на террасе, которую они использовали как хозяйственную кладовку, лопату и метлу, Найджел вошёл в дом. И, поднимаясь по лестнице, почувствовал, что замёрз.
Роб и Мет уже сидели за столом. Найджел прямо на кухне вымыл под краном руки, вытер кухонным полотенцем и сел на своё место.
— Что так долго? — Метьюз оглядел полные миски.