Аналогичный мир - 3
Шрифт:
— Ты что, мамочка? — встревожилась Джинни.
— Ничего. Я просто вспомнила наше новоселье.
— Да, — счастливо улыбнулась Джинни, — было так чудесно.
— А я так глупо расплакалась, — сокрушённо улыбнулась Норма.
— Нет, мамочка, было так трогательно. И я тоже, помнишь, и мне говорили, что все так… Даже, — у неё получилось гораздо легче, — Василий Лукич.
Норма кивнула. Да, она уже не раз видела, как взрослые мужчины, пережившие, как она понимала, не одну трагедию, шмыгали носами, а то и откровенно плакали на праздничных застольях.
Джинни рассказывала о своих занятиях, что через два месяца она начнёт работать в Культурном Центре.
— Ты думаешь, его уже достроят? — усомнилась Норма.
— Ну, мама, я же уже рассказывала тебе. Его строят по частям, блоками. Первый блок будет готов к марту, первого открытие и сразу начнутся занятия с детьми. И ты знаешь, мама, — Джинни лукаво смотрела на мать, — тебе тоже стоит пройти курсы. Языка.
— Зачем, когда у меня есть домашняя учительница? — ответно засмеялась Норма.
— Мамочка, конечно я тебя научу! — загорелась этой идеей Джинни.
И Норме с трудом удалось уговорить её отложить первое занятие на вечер понедельника. Сегодня и завтра она слишком усталая.
Сидя на краю кровати так, чтобы видеть себя в трюмо, Женя расчёсывала волосы. Эркин уже лежал, как всегда на спине, закинув руки за голову, и смотрел на Женю. Новая, недавно купленная лампа с розовым абажуром стояла на тумбочке и тоже отражалась и в трюмо, и в зеркале шкафа. Лампу выбирала Женя, и Эркин согласился с её выбором, хотя розового цвета не любил. Но оттенок у абажура был чуть-чуть другой, и потому на Палас не походило.
— Эркин, — позвала его, не оборачиваясь, Женя.
— Да, — вздрогнул он, — да, Женя, что?
— Хорошо было, да?
— Ага, — охотно согласился Эркин. — Только если и дальше так пойдёт, я пить привыкну.
Женя быстро повернулась к нему и, увидев его улыбку, вздохнула:
— Не шути так, Эркин, не надо.
— Ладно.
Он высвободил руку и потянулся к ней, погладил кончиками пальцев её волосы.
— Ладно, Женя, я — дурак. Но я не люблю пить, очень не люблю.
— Ну и не пей, — рассмеялась Женя.
Эркин только вздохнул в ответ. Там, в прошлом, пускали по кругу бутылку и он попросту пропускал свой глоток, а здесь у каждого кружка или стакан, и требуют, чтобы до дна, а наливают вровень с краем, хотя… хотя и здесь как поставишь себя, так и будет. В бригаде же к нему не лезут с этим. Ладно.
— Ладно, Женя, — он снова погладил её волосы. — Женя, на твоё… твой день рождения… это ведь тоже праздник.
— Спасибо, милый, надо посмотреть только, какой это день, да, знаешь, я уже думала, давай купим календарь. Отрывной.
— Давай, — сразу согласился Эркин. — И ты хотела газету выписать.
— Тебе же нравится покупать её, — возразила Женя.
Эркин покраснел.
— А что, заметно? Да, Женя?
— Ты мне сам об этом сказал, — Женя помотала головой, рассыпая по спине и плечам волосы. — А если так… — и стала заплетать косу.
Эркин
— Да, Женя, всё так, но…
— Лучше выпишем какой-нибудь журнал. Тебе так нравится? С косой?
— Угу, очень хорошо.
Чтобы Женя поверила, он погладил косу, шутливо дёрнул за кончик. Женя рассмеялась, встала положить расчёску на трюмо. Ночная рубашка у неё тоже новая, белая в мелких розочках, длинная и вся в оборках.
— Спим? — спросила, глядя в зеркало, Женя.
Эркин улыбнулся.
— Слушаюсь, мэм.
Женя засмеялась, погасила лампу и легла, обняла его, погладила по груди.
— Как хорошо, Да?
— Ага, — Эркин повернулся к ней и обнял. — Лучше не бывает, да, Женя?
Его губы мягко касались её лба, щёк, глаз, подбородка, гладили и щекотали сразу. Женя смеялась всё тише, засыпая, обмякая в его руках. Он мягко, чтобы не разбудить, прижался к ней. Тонкая, сразу и тёплая, и прохладная ткань ночной рубашки Жени приятно скользила по его коже. Больше всего ему сейчас хотелось сказать: «Пусть так и будет всегда, лучше не бывает», — но он уже так говорил, в Джексонвилле, и накликал. Нет уж, с него хватит. Пусть будет как будет, само собой пусть идёт.
Женя ощущала его ровное спокойное дыхание. Пусть спит. Кажется, слава богу, он уже успокоился, перестал переживать из-за Бурлакова. Конечно, очень жалко, что так получилось, жалко и Андрея, и Бурлакова, но хорошо, что Эркин перестал изводить себя, опять стал весёлым, радующимся всему, господи, какое счастье, что прошлое не возвращается.
Они спали, прижавшись друг к другу, будто им было тесно на просторной — хоть поперёк ложись — широченной кровати. И Эркин блаженно дышал запахом волос и тела Жени, он ни о чём не думал, ничего не хотел, у него всё есть и… и лишь бы это не кончилось.
После инцидента с Торренсом Андрей снова запсиховал. Забросил учёбу, в нерабочее время валялся на своей кровати и ни с кем не разговаривал, разве только по делу. Но на этот раз к нему уже никто не цеплялся. Как и просил доктор Ваня, парни вообще об этом не говорили, будто ничего и не было. Тем более, что Торренс через день после того разговора выписался и исчез из госпиталя. Да и в самом деле, сколько с мальцом можно возиться? Один раз его уже к доктору насильно отводили, так что дорогу знает, не всегда ж с ним нянькаться.
Сегодня Жариков задержался в своём кабинете. Разговоры о летнем переезде перестали быть слухами, и надо подбивать бабки и чиститься, чтобы не везти лишнего и не забыть нужного. Да и… он не додумал, потому что в дверь постучали.
— Войдите.
Он догадывался, кто это, и потому, увидев Андрея, удовлетворённо кивнул.
— Заходи, Андрей, садись.
Так: обычной улыбки нет, осунувшееся напряжённое лицо, замедленные и какие-то угловатые движения, вся прежняя моторика отсутствует. Сел не к столу, а поодаль…