Anamnesis vitae. (История жизни).
Шрифт:
Представив этот процесс, я поежился. Но терпеливо продолжал внушать:
— Евлампия Прокловна, свечи принимают не в рот!
— А в куда? — встрепенулась бабка.
Кашель под столом усилился. Я как бы невзначай дернул ногой, задев что-то мягкое. Антон Иваныч утробно охнул и завозился, однако кашлять перестал.
— Свечи принимают… э-э-э… с другой стороны, так сказать! — попытался я корректно сформулировать путь введения ректальной свечи.
Евлампия Прокловна уставилась на меня. В тусклых старушечьих
— Чаво?!
Из-под стола, будто чертик из коробки, выскочил багровый и потный Антон Иваныч:
— В попу их вставляют, Прокловна, в попу!
Повисла нехорошая тишина. Фельдшер, осознав, что сотворил, съежился и втянул голову в плечи. Я откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Вечер переставал быть томным.
— Куда-куда? — тихо переспросила Евлампия Прокловна и начала медленно приподниматься, нависая над залегшим на столе Антоном Иванычем.
— Туда! — пискнул тот, безуспешно пытаясь слиться с ландшафтом.
Бабка наконец со скрипом распрямилась полностью и принялась объяснять несчастному фельдшеру всю никчемность его жалкого существования. Получалось у нее весьма убедительно, хоть и не вполне цензурно.
Я невольно заслушался: в пылкой речи Евлампии Прокловны использовались такие обороты и метафоры, которых прежде нигде и никогда мне слышать не доводилось. Видимо, бабка принесла эти знания из прошлого века… или из позапрошлого? В старой школе были мастера…
Минут через десять милая старушка, видимо, получила полную сатисфакцию. Она умолкла, чинно уселась на свое место и целомудренно расправила на коленях длинную черную юбку. Застенчиво мне улыбнулась:
— Уж проштите, Пал Палыч, вшпылила чуток!
— Да полноте-с, Евлампия Прокловна, пустое! — успокоил я ее, недоумевая, из каких глубин подсознания всплыли вдруг фразы, уместные разве что на балу у Шереметьевых, но никак не в амбулатории Кобельковской участковой больницы. — Не извольте беспокоиться, сударыня, любезнейший Антон Иваныч позволил себе моветон и получил по заслугам…
Растоптанный фельдшер вздрогнул и несмело оторвал голову от столешницы.
— …Однако смею вас уверить, что его пароле террибль… ужасные слова… не лишены некоторого смысла! — продолжал я свою мысль.
— Пуркуа? — осведомилась Евлампия Прокловна.
Антон Иваныч опять сполз под стол. Оттуда донеслось сдавленное:
— Опупеть!
Даже не удивившись глубоким познаниям собеседницы в области языков, я пояснил:
— Потому что свечи и в самом деле необходимо вводить в прямую кишку.
— Да ну? — изумилась бабка. — А больно не будет?
Ответить я не успел.
В коридоре раздался дробный топот, дверь распахнулась и в кабинет с перекошенным лицом влетела Клавдия Петровна:
— Пал Палыч, Антон, скорее в приемное! Там… там целый грузовик больных привезли! Тяжелые все, жуть!
Мигом позабыв
— Какой грузовик?! Каких больных? Откуда? — наши вопросы прозвучали почти синхронно.
Вместо ответа Клавдия Петровна лишь махнула рукой, приглашая следовать за собой, и выскочила за дверь. Переглянувшись, мы с фельдшером рванули за ней.
Пробегая через коридор амбулатории, я краем глаза заметил, что ожидающих больных заметно прибавилось. Раза в два. Однако раздумывать на эту тему было некогда.
В приемном отделении было пусто. Зато на улице, перед крыльцом, жизнь била ключом.
Из кузова припаркованного у больницы грузовика какие-то мужики за руки и ноги вытаскивали тело. Оно было мужского пола и издавало невнятные звуки, которые при первом приближении можно было принять за стоны. Однако, прислушавшись, я с удивлением уловил знакомый мотивчик. Полуживой организм пытался напевать «Ой мороз, мороз»!
Между тем мужички довольно бесцеремонно швырнули поющее тело к моим ногам и вновь полезли в кузов. Через несколько секунд куча на травке пополнилась еще одной особью. Эта не пела, потому как была без сознания. Всего лишь часто и хрипло дышала.
Я присел рядом и взялся за запястье хрипящего. Пульс был, но совсем слабый, нитевидный. А рука болезного показалась мне невероятно горячей.
Подняв пациенту верхние веки, я осмотрел зрачки: широкие, реакции на свет почти нет. Плохо.
— Кто-нибудь может сказать, что случилось?! — не поднимая головы, крикнул я.
Вместо ответа рядом на траву плюхнулось еще одно тело. Тоже без сознания. Мной начала овладевать легкая паника.
— Антон Иваныч, займитесь им! — кивнул я на новоприбывшего. Этот хоть и в беспамятстве, но не хрипел: дышал спокойно и свободно.
Фельдшер присел рядом со мной и завозился над своим пациентом.
Я рванул у моего подопечного рубашку, оголяя грудь. И невольно присвистнул: она была интенсивно-синего цвета, причем синева переходила на шею и лицо несчастного. А граница между синюшностью и нормальным цветом кожи оказалась весьма четкой. Будто слюнявчик надели.
Синий «воротник»! Вкупе с сильнейшей одышкой и набухшими шейными венами, он давал классическую картину тромбоэмболии легочной артерии: крайне неприятного состояния, когда тромб отрывается где-нибудь в венах ног и летит с током крови в легкие, пока не закупорит собой один из тамошних сосудов. И все, привет. Если артерия крупная — почти наверняка мгновенная смерть. Если поменьше — возможны варианты: либо смерть, но не сразу, либо…
Я посмотрел в синее лицо и вздохнул. Либо получаем вот это. Как лечить тромбоэмболию в условиях Кобельковской участковой больницы, я представлял себе слабо.