Anamnesis vitae. (История жизни).
Шрифт:
Тяжелым оставался пациент с тромбоэмболией: он хоть и пришел в себя, но по-прежнему внушал мне серьезные опасения. Давление сам не держал, только на вазопрессорах и гормонах; к тому же после прослушивания его легких я пришел к нерадостному выводу о том, что назревает пневмония.
Зато остальные четверо поправлялись на глазах. Коррекция потерь жидкости и охлаждение (для чего пришлось выгрести почти все запасы льда из больничного погреба!) сотворили чудо. Недавние доходяги полностью
Делегата я решил пошантажировать. Пообещал, что отпущу исцеленных лишь в том случае, если он, делегат, в подробностях расскажет мне обстоятельства, повлекшие за собой столь плачевное состояние моих пациентов.
Посланник помялся минуту… да и рассказал.
…Какое-то время после окончания его рассказа я хватал раскрытым ртом воздух, не в силах вымолвить ни слова. Потом принялся биться лбом об стол в приступе истеричного смеха. Впрочем, смехом это назвать было сложно. Ржание — добротное такое, переливчатое ржание. Ну а как еще прикажете смеяться в бывшей конюшне?
Делегат поведал мне историю, достойную пера Дюма. Вернее, обоих носителей этой фамилии — и отца, и сына.
Дело было так. В пятницу вечером пятеро мужичков решили съездить в соседнее село (пятнадцать верст!) в гости. Сборы были недолгими: прихватив с собой десяток литров самогонки, наши герои уселись в «Запорожец» и двинулись в путь.
Как пятеро упитанных организмов уместились в этой пародии на автомобиль, — объяснить не смог бы даже Эйнштейн с позиций собственной теории относительности.
Тронувшись, путешественники решили отметить благополучное начало тура. И отметили. Все, включая водителя (кстати, именно он и оказался в конце концов моим самым тяжелым пациентом).
В результате примерно на полпути «запор» не вписался в поворот, слетел с грейдера, проскакал по полю и въехал в столб. Но! Столб оказался непростым. Знаете, встречаются иногда у дорог такие, сделанные из двух длинных бревен, соединенных вверху и расходящихся книзу? Получается этакий треугольник, обращенный вершиной вверх.
«Запорожец» въехал аккурат промеж бревен. И заклинился там. Да так здорово, что обе двери (а в «запоре» их всего-то две!) оказались намертво заблокированными.
Осознание трагизма ситуации пришло к страдальцам не сразу. Поначалу они обрадовались тому, что живы. И тут же это отметили. Потом отметили то, что машина осталась цела. Потом тяпнули за преодоление половины пути. И понеслось…
Напомню: был вечер пятницы. По грейдеру и в будни-то редко кто ездит. А уж в преддверии выходных…
Через пару часов кому-то понадобилось выйти по естественной
Прошла ночь, настало утро субботы. Дорога по-прежнему была пуста. Сидельцы охрипли, безуспешно взывая к пространству. Воды у них с собой не было, поэтому жажду утоляли самогоном. А нужду, пардон, справляли в окна.
А потом взошло солнце… Температура за бортом неуклонно приближалась к обычным для этого времени года на Нероградщине двадцати пяти градусам. В тени…
Тени столб не давал. А «запор», к несчастью, был темно-синим. И потому его содержимое вмиг нагрелось градусов до пятидесяти. Мужики пили, орали, опять пили, опять орали…
Так прошла суббота. Потом воскресенье. Потом — почти весь понедельник. И только на закате дня на грейдере появился уже знакомый нам грузовик…
Прекратив биться об стол, я поднял голову, вытер слезы и уставился на недоумевающего делегата:
— Вы, пятеро здоровых лбов, не могли выдавить лобовое или заднее стекло?! И вылезти? Вы же помереть могли, идиоты! И так уж почти померли!
Делегат шмыгнул носом и потупился:
— Не хотели.
— Не хо… — у меня перехватило дыхание. — Не хотели?! Да почему же?!
— Машину жалко!
— Клавдия Петровна! — заорал я.
Фельдшерица моментально материализовалась на пороге:
— Да, Пал Палыч?
— Проводите этого… автолюбителя к остальным. И оформите их на выписку, — устало распорядился я.
— Всех?!
— Кроме того, который под капельницей, разумеется.
— Есть! — по-военному отрапортовала Клавдия Петровна и вытолкала парламентера вон.
Воспользовавшись минутной передышкой, я подошел к окну. Вид отсюда открывался изумительный. Больница стояла на холме, и из ее окон видна была вся округа. Прямо перед глазами — большое озеро, на берегу которого примостились Кобельки. Справа — лес. Слева — тянущаяся до самого горизонта степь.
— Лепота! — пробормотал я.
— Пал Палыч! — раздалось за спиной.
От неожиданности я вздрогнул и резко обернулся. Передо мной, в каком-нибудь шаге, стоял Антон Иваныч. Вид у него был изрядно озадаченный.
— Уф, испугали! Чего подкрадываетесь так? А если бы я рефлекторно вас того… в челюсть?
Фельдшер криво улыбнулся:
— Значит, поделом мне.
«Фаталист, стало быть? Ох не похож!» — подумал я, рассматривая хитрые глазки Иваныча.
Но вслух спросил другое:
— Что опять случилось?