Anamnesis vitae. (История жизни).
Шрифт:
Тяжелая темнота все сильнее и сильнее вдавливала ее в постель. В какой-то миг Алена с ужасающей ясностью поняла, что вот-вот — и воздух закончится.
Он и закончился. Девушка попыталась сделать вдох, но в забитые подушкой рот и ноздри не попало ничего. Алена силилась вдохнуть еще и еще, до боли в сведенной судорогой груди.
Сознание стремительно затухало. Она уже не боролась, она просто смирно лежала, вдавленная в кровать. И без всякого интереса наблюдала, как перед закрытыми глазами неторопливо проплывают кадры из ее
Пока оно не кончилось…
7 сентября 1987 года, 23.40,
Кобельки, участковая больница
— В следующий раз, поцарапавшись, используйте банальный йод. Или зеленку. Здоровее будете! — процедил я, вскрывая огромный гнойник на плече несчастного тракториста.
— Так ведь подорожник же прикладывал!.. — начал было оправдываться тот.
— Ах да, конечно! Как я мог забыть! Сорвали у дороги лопух, им и полечились…
— Подорожник!
— Сорри, подорожник! Присыпанный, надо полагать, толстым слоем землицы? — злобствовал я, вычищая и дренируя гигантскую гнойную полость.
— Я ж его вытер! — в отчаянии взвыл мой пациент, извиваясь от боли.
Я добавил еще новокаина и продолжил воспитательную беседу:
— Просто вытерли? Вот так вот — взяли и вытерли?
— Не-е! Поплевал сначала! — с достоинством уточнил болезный.
Я вздохнул и решил прекратить дискуссию ввиду наличия у оппонента явного преимущества в логике. Засунув в рану пару резинок и приладив поверх нее повязку с гипертоническим раствором, пробурчал:
— Завтра после обеда придете на перевязку. Температуру меряйте: если повысится, придете раньше!
Антон Иваныч вывел фаната подорожников за дверь и через пару секунд вернулся сияющий:
— Пал Палыч, все! Нет больше никого!
Я взглянул на часы — до полуночи оставалось несколько минут. Однако!
— У вас тут всегда так… насыщенно? Ну, амбулаторный прием до ночи — это в порядке вещей, или просто мне сегодня так повезло?
Фельдшер замялся:
— Э-э-э… Ну… Почти!
— Почти что?
— Почти всегда! — виновато развел руками Иваныч. — Раньше, пока в Бедулино и Антоновке участковые больницы не позакрывали, у нас поспокойнее было. А теперь — со всех окрестных деревень народ, случись чего, к нам едет. Сюда-то ближе, чем в райцентр…
Фельдшер прервался на минутку, задумавшись, а потом еще добавил мне радости:
— Хотя, знаете, сегодня и в самом деле народу побольше, чем обычно. Слух-то прошел, что у нас доктор появился. Теперь косяком попрут!
Я поежился. Через два месяца, похоже, я вернусь в Нероград с истощенным организмом, с лицом спокойных сине-зеленых тонов и с тихим таким, шелестящим голосом… Ах да, еще и обросшим косматой бородой и шевелюрой а-ля Робинзон Крузо, поскольку стричься
— Скажите, Антон Иваныч, а как же вы? Вы сами, Клавдия Петровна, Мария Глебовна? Вас же тут трое всего, медработников, верно? И все до сих пор в больнице! Когда же вы отдыхаете, спите, в отпуск уходите?!
Фельдшер пожал плечами:
— Да как-то… Попривыкли уж. Дежурим на дому, если что — ночью вызывают. В отпуск, правда, давно не ходили. Лет пять.
— Но это же… это же… — в волнении я даже не мог подобрать слов. — Так же нельзя, это крепостное право какое-то получается! Вы же просто привязаны к больнице, как, простите, пес цепью к своей будке!
Антон Иваныч немного удивленно посмотрел на меня:
— А что делать, Пал Палыч? Вы же сами сказали — нас тут трое всего, медработников. А люди ж болеют, травмируются, травятся, тонут, угорают, обмораживаются… да мало ли что! Тут, на селе, знаете, какие случаи тяжелые бывают? В городе такое и не снилось!
Я машинально кивнул. Знаю. Уже знаю.
— И все — к нам! — продолжал фельдшер. — И ведь никому не откажешь. Даже не потому, что долг медика и тэ дэ и тэ пэ. Мы живем тут, в Кобельках. И всех знаем как облупленных: с кем-то детей крестили, с кем-то на охоту ходили или там на рыбалку, кто-то мне крышу перекрывал, с кем-то в школе в подсобке целовались… — он улыбнулся. — Соседи мы тут все. А половина села — родственники второй половине. И как тут кому-то откажешь? Да после этого можно смело отсюда уезжать, потому что больше жизни в Кобельках тебе не будет…
Дверь в перевязочную распахнулась:
— Пал Палыч, больную привезли! — Клавдия Петровна выглядела встревоженной.
Я взглянул на часы — полночь. Джентльмены пьют и отдыхают…
— С чем?
— Криминальный аборт. Кровотечение.
Лихорадочно вспоминая, что полагается делать в таких случаях, я помчался вслед за фельдшерицей. Позади с топотом бежал Антон Иваныч.
На улице темень стояла непроглядная.
«Надо бы как-то освещение перед приемным устроить!» — подумал я, направляясь к светлому силуэту машины, с трудом угадывающемуся в каких-нибудь трех шагах от крыльца.
Кто-то услужливо распахнул передо мной заднюю дверцу:
— Сюда, доктор, тут она! — сообщил взволнованный мужской голос.
Я наклонился и полез внутрь. В салоне моя нога угодила в лужу: в левом туфле противно захлюпало.
«Где же они грязь-то нашли, дождя вроде не было?!» — пронеслось в голове.
Впрочем, едва слышимый стон, раздавшийся из темноты в каких-то сантиметрах от моего лица, заставил меня забыть о несущественном. Я вгляделся в темноту.
Прямо передо мной светилось лицо. Именно «светилось», потому что было оно таким белым, что даже полуночная темнота оказалась не в силах погасить, спрятать в себе эту белизну.