Anamnesis vitae. (История жизни).
Шрифт:
— Тогда резать! Новокаин переносите?
Мужик молча покивал головой. Отлично, клиент был деморализован и сломлен.
— Вот и замечательно. Сейчас быстренько обезболим и вскроем. Глазом моргнуть не успеете. Клавдия Петровна, проводите товарища в перевязочную.
Поглядев вслед удаляющемуся носителю пальца, я совершенно некстати вспомнил историю, происшедшую во время моей практики после четвертого курса в одной из городских больниц Нерограда.
А начиналось все примерно
Врач, недолго думая, вызвал в приемное хирурга. Тот вскоре явился, осмотрел палец и, разумеется, предложил гнойник вскрыть. Со стороны пациента особых возражений не последовало, поскольку он всю ночь развлекался тем, что бегал по стенам и потолку от невыносимой, дергающей боли.
Дальше события развивались стремительно. Даже слишком.
Хирург завел беднягу в пустующую гнойную операционную, наложил на больной палец жгутик и принялся исправно обкалывать его новокаином. Обколов, взялся было за скальпель, но… с удивлением обнаружил, что бодренький доселе пациент бодрость свою как-то порастерял… Да и вообще, пришел в совершенно нетоварный вид: побелел, посинел и свалился без сознания на пол. А потом и вовсе дышать перестал.
Случилась у него аллергия на новокаин. Да не какая-нибудь крапивница, а полноценный анафилактический шок со всеми вытекающими…
Благо поблизости оказались реаниматоры. Прибежав на рев разочарованного хирурга, бригада быстренько закинула бездыханное тело на операционный стол (напомню, происходило все в операционной, это важно!) и принялась возвращать его к жизни.
Через какое-то время это им удалось. Пациент задышал, пришел в сознание и даже открыл глаза. Но лишь для того, чтобы тут же зажмуриться от ужаса.
Потому что огромная, весом в центнер, операционная лампа, висящая аккурат над столом, вдруг выкорчевалась со своего места и, вместе с изрядным куском потолка, обрушилась на грудь несчастного. Благо хоть реаниматологи успели затылки вовремя убрать…
Короче, наступило следующее утро. Клиент приходит в себя в реанимации. И начинает медленно, но верно сходить с ума. Всего лишь от осознания того, во что он превратился:
— изо рта торчит трубка, подсоединенная к ритмично пыхтящему аппарату;
— под правой ключицей образовалась дырка, из которой тоже торчит трубка (но поменьше первой!), куда что-то там капается. Грудь и правая рука почему-то в гипсе;
— все тело жутко болит, будто по нему прошло на водопой стадо слонов;
— и наконец, над всем этим торчит распухший палец свободной руки. Все с тем же гнойником. Что характерно — невскрытым.
Вот это называется — зайти пальчик полечить…
В этот раз, к счастью, все обошлось. Я быстренько вскрыл панариций, поставил дренаж и отпустил осчастливленного
Уже через час я понял, что наши подозрения в отношении Марии Глебовны были отнюдь не беспочвенны. Все женщины из печального списка наблюдались у нее. За исключением Смуряковой — но это исключение мы уже обсудили.
Закрыв последнюю карту, я откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Действительность с каждым днем становилась все мрачнее и мрачнее. Вот, теперь еще и агент врага обнаружился в наших рядах!
Мария Глебовна… вот уж никогда не подумал бы, что она может как-то быть связана с убийцей. Милейшая женщина, одинокая и немного взбалмошная. Никакого зла в ее поступках, как ни пытался, я найти не мог. Но факты — упрямая вещь.
Вот они, факты, передо мной. Шесть тонких книжек с фамилиями погибших женщин на обложках. И, соответственно, шесть (как минимум!) детей, так и не увидевших солнца. Целое кладбище раскинулось на моем столе. Страшное зрелище.
— Можно, Пал Палыч? — в дверь заглянула Клавдия Петровна.
— Да, конечно! — я опомнился. — Что случилось?
— Там Семен приехал. Участковый наш. Вас просит выйти, — доложила она.
— А чего сам не зашел? — удивился я.
— А я его не пустила: Аленька только что полы в коридоре вымыла, а он в сапогах. Натопчет ведь!
— Ну, раз в сапогах, тогда конечно… В сапогах никак нельзя! — пробормотал я, собирая в стопку разбросанные по столу амбулаторные карты. — Скажите ему, что я выйду сейчас. Порядок только наведу.
— Хорошо, — фельдшерица взяла с угла стола лежащий там скорбный список, мельком взглянула на него и передала мне. — Вот еще заберите, это ваше, кажется.
— Мое, — кивнул я и торопливо спрятал листок в карман.
Лейтенанта я обнаружил в обществе Али и Данилы. Втроем они сидели на скамеечке перед больницей и любовались восхитительным видом озера, о чем-то негромко переговариваясь. Собственно, переговаривались Семен с Алей. Данила в разговоре принимал весьма избирательное участие, изредка вставляя в их диалог наполненные эмоциями звуки. Преимущественно гласные.
— Привет! — я присел рядом. — Не помешаю?
— Не-е-а-а! — замотал головой Данила.
— Ну, вот тебе и ответили! — засмеялся лейтенант, пожимая мне руку. — Здорово, док! Как ты после вчерашнего? Выспался?
В моем сознании вопрос прозвучал несколько двусмысленно. Я покосился на Алю. Она украдкой показала мне язык и засмеялась. Я тоже:
— Да, дрых без задних ног. Как убитый!
— А чего это вы хохочете? — подозрительно поинтересовался Семен, переводя взгляд с девушки на меня и обратно.
— Да так, вспомнилось кое-что, — успокоил я его. — Чего звал?
— Наш вчерашний разговор помнишь? У Абрама Мееровича?
— Конечно.
— Проверил?