Анатомия «кремлевского дела»

Красноперов Василий Макарович

Хотя в партийном отношении вы еще младенец, но у вас хорошее и здоровое партийное чутье, а это очень важно для члена партии. Я вас вызвал по поводу вашего заявления относительно тов. Енукидзе. Мне бы не хотелось, чтобы у молодого члена партии осталось такое плохое мнение о Енукидзе как о враге советской власти. Вы поступили совершенно правильно, что написали о том, что, казалось вам, является преступным по отношению к советской власти. Так должен поступать коммунист всегда. Енукидзе совершил грубую преступную ошибку, но он не враг советской власти [1123] .

1123

Там же. Л. 124.

Но

действительно серьезного отношения требовали к себе другого рода доносы. 31 июля 1935 года заместитель Енукидзе по курортной линии М. И. Ганштак, несомненно метивший на место своего начальника (и в конечном итоге занявший его), сообщал А. И. Акулову (преемнику Авеля Сафроновича на посту секретаря ЦИК СССР) о безобразном инциденте на собрании врачей в Кисловодске 11 июля. Инцидент заключался в том, что Енукидзе пригласили на это собрание, усадили в президиум, дали возможность выступить и при этом встретили и проводили аплодисментами. Еще один инцидент произошел на пленуме горсовета. Енукидзе, по словам Ганштака, получил особое приглашение на пленум, в нем не нуждаясь, так как являлся членом горсовета еще с давних времен. Енукидзе снова выступил, снова был встречен аплодисментами – и при этом ни слова не сказал о той критике, которая прозвучала в его адрес на июньском пленуме ЦК. А когда другие ораторы пытались все же “проработать” Енукидзе, в ответ им из зала слышались крики: “не по существу”, “регламент”. Конечно, добавлял Ганштак, крайком не мог пройти мимо подобных инцидентов,

в результате снято все руководство горкома, оба секретаря, предгорсовета, отдельные члены партии получили строгие партвзыскания [1124] .

Акулов переслал донос Ежову. Аналогичный донос получил Ежов и 6 августа от редактора “Правды” Мехлиса, направившего Николаю Ивановичу полученное им письмо от корреспондента газеты на Северном Кавказе Л. Перевозкина. Перевозкин подтвердил факты, изложенные в письме Ганштака, добавив при этом, что на повторном пленуме кисловодского горсовета

1124

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 103. Л. 129об.

Енукидзе предъявили обвинение, что он враг народа и советской власти. Как нам сообщили, Енукидзе дважды выступал, протестуя против подобных обвинений. Как видите, в Кисловодске люди “принципиальные” – вначале встречают аплодисментами, а потом возводят во “врагов народа” [1125] .

Чувствовалась некоторая растерянность корреспондента в связи с неопределенностью статуса Енукидзе. В конце письма Перевозкин интересовался у Мехлиса, нужно ли будет готовить материал о Енукидзе к печати.

1125

Там же. Л. 127.

Неудивительно, что похожие сообщения о растерянности партактива доходили и до Сталина, и он все больше укреплялся в мысли, что назначение Енукидзе в Кисловодск было ошибкой. Во всяком случае, ошибкой было оставление его в должности уполномоченного ЦИК после исключения из партии. Ведь создавалось впечатление, что опальный вельможа превращается в некий центр притяжения недовольных.

Терпение Сталина лопнуло, когда он узнал, что Енукидзе посетил приехавшего на отдых в Кисловодск Серго Орджоникидзе. А тут еще масла в огонь подлили чекисты. 5 сентября Г. Г. Ягода направил Сталину и Ежову сообщение о поступившем на имя первого секретаря МК ВКП(б) Н. С. Хрущева письме некоего Г. неизвестному адресату. Из содержания письма было видно, что Г. до недавнего времени работал в аппарате ЦИК и был близок к Енукидзе; Г. писал, что в аппарате ЦИК имеется организация во главе с Енукидзе, ставящая своей целью чуть ли не государственный переворот, чтобы поставить во главе страны М. И. Калинина. Автор, называя Сталина “новым тираном” и “поваром”, а Калинина “стариком”, сообщал:

Авель часто мне говорил, что он, несмотря на свою антипатию к старику, все ж лучше согласится видеть его лучше президентом Республики, чем этот повар сидел бы и отравлял существование лучшим революционерам. Конечно, от такого заманчивого предложения старик, как тебе известно,

весьма честолюбивый, не откажется – втайне он давно об этом мечтает: стать русским Рузвельтом. Это вполне реально: за его спиной миллионы мужиков плюс рабочие и все старые большевики, с которыми он водит большую дружбу [1126] .

1126

Там же. Д. 52. Л. 95.

Несколько снижала конспиративный накал фраза, выведенная, как утверждалось, адресатом письма карандашом на конверте:

“Решение о Енукидзе говорит, что он предатель, таков же и “Г”, поэтому ответ им я не даю и шлю это письмо в МК ВКП(б), где прошу его разобрать, оставив меня в стороне, в покое” [1127] .

Ягода, естественно, выражал намерение немедленно “приступить к тщательной проверке и расследованию всех фактов и обстоятельств”, приведенных в письме.

1127

Там же. Л. 92.

Не на шутку разозленный всем этим Сталин в шифровке Кагановичу, Ежову и Молотову от 7 сентября 1935 года, ссылаясь для отвода глаз на партийное руководство края, констатировал:

Назначение Енукидзе уполномоченным ЦИКа создало двусмысленное положение для партии, правительства и местных организаций в Кисловодске. Он исключен из партии, и вместе с тем он выше местных организаций по положению, так как он является уполномоченным ЦИКа. Так как Енукидзе не сознает своего падения, а скромностью он не страдает, то он берется контролировать местные организации, дает им задание, распределяет отдыхающих ответственных товарищей по санаториям, дает им помещение и вообще действует так, как, например, Метелев в Сочи. Люди, оказывается, поговаривают о том, что исключение Енукидзе из партии есть по сути дела маневр для отвода глаз, что он послан в Кисловодск для отдыха, а не для наказания, что он будет восстановлен осенью, так как у него в Москве “есть свои друзья”. А сам Енукидзе, оказывается, доволен своим положением, играет в политику, собирает вокруг себя недовольных и ловко изображает из себя жертву разгоревшихся страстей в партии. Двусмысленность положения усугубилась тем, что Енукидзе ездил к Серго, гостил у него и беседовал “о делах”, а Орахелашвили, будучи в Кисловодске, дни и ночи проводил вместе с Енукидзе [1128] .

1128

Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 гг. М.: РОССПЭН, 2001. с. 557.

Сталин делал вывод, что Енукидзе нужно освободить от должности и убрать из привычной ему среды, переведя на низовую работу куда-нибудь в Ростов, Харьков, Новосибирск или другое место, кроме Москвы и Ленинграда. В конце телеграммы вождь как бы в шутку приписал: “Калинин и Шкирятов одобряют мое мнение”.

Ну, раз Калинин и Шкирятов одобрили, нужно было шевелиться и оставшимся в Москве на хозяйстве подручным (сам Сталин с конца августа находился на отдыхе в Сочи). Буквально через пару дней Сталину пришел от них ответ:

Во исполнение Вашей телеграммы приняли сегодня следующее решение:

“а) Освободить Енукидзе А. С. от работы Уполномоченного ЦИК СССР по Кисловодскому курорту.

б) Назначить Енукидзе начальником Харьковской конторы Цудортранса.

в) Утвердить Уполномоченным ЦИК СССР по Кисловодскому курорту Ганштака” [1129] .

Впрочем, Енукидзе с выездом в Харьков не торопился, очевидно полагая, что решение о его назначении могут и отменить. Не хотелось ему верить, что блестящая карьера его, да и сама жизнь безнадежно пошла под откос. Но Сталин не упускал из виду судьбу своего бывшего товарища. 22 сентября в шифровке Кагановичу он напоминал:

1129

Там же. С. 560.