Анчутка
Шрифт:
Военег брезгливо в его сторону сплюнул, а сам с Олексичем мимолётно переговаривается, пока невесте с телеги помогают спуститься.
— Извор так и не объявился? — у нового подвоеводы узнаёт о пропавшем сыне.
— Нет, Военег Любомирович, — вислоусый северский тоже взгляд свой от ведуна оторвал, весь вниманием обратился, над людскими головами соколом всё смотрит.
— И Гостомысл этот, сукин сын, запропостился не весть где, — недовольно процедил сквозь зубы.
— Может к какой заставе пошёл — половцы всё дальше заходить начали, — предположил Олексич. — Мало того, что набеги постоянно совершают, и
— А ты у нас кто? Князь али наместник? — пренебрежительно того Военег осадил. — Твоё — меч держать, а управа — не твоего ума дело. Лучше за порядком смотри…
Любаву под руку взял, к храму ведёт. Та что византийская царевна — вся в золоте, грудь жемчугами усыпана. Щёки алыми цветом горят. Белый лик счастьем светится. Словно пава ступает, к Мирославу идёт, взор долу держит.
Только гомонить люди стали. Волной говор их с одного края к другому перекатывает. Кто подпрыгивает, кто на цыпочки встаёт, только одно — все назад оглядываются. О чём кричат — не понятно. Толпа колыхнулась с дальнего конца. Расступилась, словно пасть разявила, проглотила верхового, что с заду подошёл. Только перешёптывания теперь слышны были. По проходу узкому к храму верховой идёт — спереди него народ расступается, сзади вновь смыкается. Всадник берёзовую ветвь над головой держит, как обычно то северские делают — скачут впереди поезда торжественного, ветвями машут, возглашают. Вот и этот кричит. Не кричит — басом горлопанит:
— Дорогу! — наконец верховой с всадником через толпу пробрался.
Тут толпа гомонить перестала, тишиной сковало всю площадь — только галки где-то галдели — замерли все в ожидании зрелищ. Чего этот баламошка удумал — дивуются.
Извор весь в поту и в пыли, как есть с пути дальнего. С коня слетел, перед отцом встал, поклон сыновий отвесил.
— Что ты творишь? Опозорить решил меня? Или венчание сорвать удумал? — рыкнул, глазами по сторонам стреляет.
— Нет, отец, что ты?! Просто не по-людски как-то — меня не дождались? Сестрицу родную другу верному моему без меня венчаешь?
— Не неси ерунды! — шепотливо гаркнул.
— Да какая ж это ерунда? То что Мирослав друг мой — всем известно, и то, что невеста его — Любава Позвиздовна — тоже не тайна. Только вот одного не пойму — где невеста? Глянуть хоть бы глазком.
— Извор, здесь я! — дочь Нежданы смеясь откликнулась.
— Сестрица моя, дай погляжу на тебя, — к той поспешил. Осмотрел с ног до головы, языком прицокнул, щёки алые расцеловал. — Хороша!
— Ну тебя, братец! И не совестно тебе — на такое торжество в таком виде явился. — Случилось что?
— Случилось, — на отца скосился, — не пускали меня. Пришлось постараться малость, чтоб добраться сюда.
— Потом расскажешь братец. Потом. Заждались нас уже.
— Коли так, задерживать не буду, а нам с тобой и честь знать надо.
— Так я невеста, — засмеялась, руку к себе принимает, а тот не пускает — тянет куда-то.
— Извор, охолонись, — Военег к тому близёхонько притиснулся, глаза в глаза с тем речь ведёт.
— Твоя година, отец, кончилась. Я грех возьму на душу, но всему конец положу. Я миром хотел то порешать, только ты первый своё слово нарушил.
—
— А то отец, что не нужно было и затевать всё. Ты Гостомысла с его молодцами зачем подослал ко мне? — не менее отца злобным жаром того обдал. — Я просил тебя, Сороку не трогать, — шипит, на отца слюной гневной брызжет. — Ты сию битву первый затеял.
— Окстись! — Военег ярится, в ответ тому слова цедит, чтоб другим слышно не было. — Не посылал я никого.
— Не посылал, говоришь?! Тогда ладно, — улыбается ёрничая. — Позволь тогда мне невесту к жениху проводить, — хитро глаза щурит.
— Не смей венчание срывать, — Военег с недоверием сына взглядом мерит. — Сегодня Любава супружницей Мирослава станет, а нет — не дожить ему до утра.
— А я и не против венчания-то, — лукаво отцу улыбнулся, да не по-доброму. Воздухом грудь молодецкую наполнил, да погромче сказал, чтоб далеко слышно было, да взора своего от Военега не отводя, выкрикнул, — указом Всеволода Ярославовича обвенчать боярина Мирослава Ольговича с Любавой Позвиздовной, дочерью славного боярина Позвизда Перковича.
Рассмеялся Извор, видя удивление отца своего. Тот немного опешенность с себя стряхнув, оплеуху этому балагуру отвесил, что тот пошатнувшись на ногах еле устоял.
— Чего тут скоморохом прикидываешься?!
Дочь Нежданы к храмовым дверям направилась и не видит она, что в ровень с ней ещё одна девица идёт, перед которой ряды дружинников с поклоном расступились.
37. Спасти Сороку
Три седмицы назад
Извор гнал гнедку во весь опор. Тот, послушно следуя приказу своего взволнованного всадника, обогнул небольшой разлом и во все лопатки устремился к пологой балке. Потом преодолел холм, ещё один. А там рысью пустился по редколесью.
Извор боялся опоздать. И хотя он сразу же двинулся в путь даже не дождавшись конца случайно подслушанного разговора Военега с его супружницей, кое-что его всё же задержало неподалёку от кузнецкой слободы. Это кое-что, изрубленное, так и осталось валяться на дне буерака в густо-зелёных зарослях жгучей крапивы.
Копыта дробью отсчитывали стремительно сокращающийся путь, но казалось, что лес, где в глуши притаилась избушка, только отдалялся. Извор безостановочно клял себя, что слишком долго был в отцовских хоромах, выискивая потребное для Сороки. Уже собрав нужное, он вознамерился одолжить ещё и пару девичьих рубах у своей сестры — всё равно та не заметит пропажу.
На отдыхе, услышав мерный голос отца, растекающийся по терему тяжёлыми клубами густого гудения, похожего на низкие звуки жильных гусель, тут же принял разворот назад, никогда не имея привычки внемлить семейным перешёптываниям. В противовес Военегу мерзко зашипела Неждана. Её голос завился сначала по горнице, выполз в сени и, путаясь вокруг Извора, схватился за ноги не отпуская от себя.
Неждана недобро науськивала Военега на то, что Извор, может предать их, что он верно что-то задумал, что не понятно зачем сестру с толку сбивает, а хуже всего то, что Неждана припомнила Сороку с её матерью, своей покойной другиней. Говорила, что не к добру ей Дара приснилась, заставляя её простоволосую по площади перед храмом ходить и каяться в том, что дочь её за Любаву выдала.