Анчутка

Малых Алексей

Отирая кровь с щеки, не свою, а того кто под его тяжестью изнывал, Извор повторно рыкнул:

— Падла, кто убить меня приказал? — солёной от пота и крови слюной брызжет. — Отец? Говори, коли жизнь дорога. Кто послал вас?

Тому и вдохнуть мочи нет. Прохрипел сдавленным горлом надеясь на помилование:

— Гостомысл.

— Брешишь, гнида!..

— Правду говорю… Неждана Златовна срядилась с ним. Нам прещедро отвесила — серебром дала. А ещё, — сипит, в руки Извора, что слабеть начали, своими вцепился, — она к лесной избушке дружинников послала. Поспешай, коли с ней живой свидеться хочешь.

Нет времени Извору того кончать. На Буяне, на легке, в путь устремился. И не видит Извор, как кметь

с земли поднялся, стрелу к кибите приложил, булатным наконечником полянина провожает — отсюда достать ничего не помешает. Сорвалась стрела, в высь летит, поёт свою песнь смертельную. Пропала в небе лазурном — не поймать её. Только дрогнул лучник в последнее мгновение — рубануло его меж лопаток острой кромкой чекана — то дружина Олексича по приказу наместника Извора настигла. Только дальше те его провожать не стали. Назад в город не сразу воротились — поблукатили немного по окрестностям да потом уж к Военегу пошли с повинной — дескать упустили.

Извор через время нескорое у рощицы, где избушка была, гнедку возле Лютого осадил, с коня спрыгнул. Насторожила недавно поломанная ветвь крушины — ещё та была влажная от выступившего сока. Извор к избушке шёл несмело. Остановился прислушиваясь к её тишине. Сороку кликать не стал. К двери приоткрытой крадётся. Девица не встречает его как прежде.

" Спит может? — сам себя успокаивает. — От чего же дверь не заперла? А вдруг?" — в голове сразу представилось что-то ужасное, всплыли красочные миниатюры, живописно расцвеченные всеми его страхованиями, и, настежь одним махом открыв дверь, ворвался внутрь и тут же о боги… Извор сразу забыл, что был крещён и почему-то припомнил Перуна с Велесом вкупе — верно от того что из глаз посыпались искры, осветив, как тому показалось, темноту в глубине избушки, затмив сим светом несуществующим внутреннее убранство.

Потом пляшущая зернь в его глазах куда-то схлынула, открыв взору не совсем ясному девицу, что в сем свете показалась ему немного пугающей — глазища ярые, гримаса лютая, волосы растрёпанные.

Пошатнулся, через силу удержался, шаг ступил навстречу к девице, что бадейку обняла. Та зенки-ледышки свои округлила, на того вытаращила, глядя как сей воин, что медведь-шатун, ось земную потеряв, неуверенно ступает, в сторону валится.

"Не ужился бы я с этой визгопряхой", — падая Сороке под ноги, мелькнуло у Извора в мутившейся голове, которая гудела так, словно она была медным колоколом, а скорее всего она была вместо твёрдого языка, и это ею били по колокольному телу.

Сорока так с бадейкой в обнимку и замерла. Подошла к Извору. Пополам над обездвиженной массой сломилась. Смотрит — у Извора щека опухать стала — на глазах прям растёт шишка, губы что вареники с вишней налились. Сорока к тому ещё ниже склонилась, слушает — тот дышит. Отлегло немного от сердца. Убить бы его ей не очень-то и хотелось.

Так занята была, что не заметила, как в избушку ещё один вошёл — она Извора разглядывая спиной ко входу повернулась. Сорока на пришлого взгляд испуганный через плечо кинула. Это был десятский гостомыслов. Тонкий скрежет ту из помутнения дёрнул. Меч острый в руках воина блеснул. Только взгляд ей не добрым показался — не спешит он девицу убить. Сорока бадейку, что в руках держала, на того кинула. Мигом к поясу изворову руки протянула, меч тяжеленный в её руки непривычно лёг. Она-то на более лёгких с Храбром училась биться, да и давно то было — по посемью так-то просто с оружием не походишь, лишь знать на это имеет право. Да и не было им надобности защищаться — все от них и так сами бежали.

Размахнулась Сорока, пошатнулась. Почувствовала, как её немного заносит в сторону. Повторила ещё раз — уже силясь. Ударом плашмя о бадейку себе немного времени выиграла — дружинник в очах горящий заступил. Запрыгал, с сапог огонек въедливый стряхивая. Пока

дружинник кубылялся в огарках тлеющего очага, бранясь ором, Сорока выбежала. Там двое ещё на подступах. Позу приняла боевую. Меч еле в руках держит. Прядь из-под начелья выпавшую с лица сдувает. Те двумя волками на неё прут. Сорока к низенькой двери от тех пятится, понимая что нет спасения. Сзади подпаленный тихомолком крадётся. Сорока с разворота на тех с мечом кинулась, что подпаленный от неожиданности внутрь опять опрокинулся. А Сорока уже к паре дружинников с криком звенящим летит. Расступились воины, что девица между ними как в прогаль канула. Еле на ногах удержалась мечом по земле рубанув. Те к той уже втроём идут приступом. Щерятся, как есть звери дикие, холёные, статные да разудалые, один только немного порченный — с подпалинами.

Идут, губы языками, словно волки пасти свои, облизываю, слюной исходя по девичьей свежести, запалившись похотью от её дерзости. Позабавиться те решили с девицей. Окружили её со всех сторон. По одному на неё удары свои кидают. Не сильные, так — потехи ради. Вымоталась Сорока, сил больше нет. Поняла она для чего дружинники насмешничают, да как же не понять, коли те её скобрезностями пошлыми вместе с ударами одаривают.

— Извор! — кричит Сорока помощи требуя.

Смотрит на избушку — нет Извора — видать знатно приложила. Подсобралась, припомнив все наставления Храбра с Креславом, пальцами черен изворового меча покрепче сжала. Клинок вверх взметнула, выкладываясь по полной. Только тем-то что? — всю жизнь со степняками дело имеют — отбивались от той на раз плюнуть. Выдохлась Сорока. Еле дышит. А те лишь распалились ещё сильнее.

— Извор! Извор! — напоследок крикнула.

На его меч безрадостно взглянула и, вздёрнув кромку кверху, одним махом к своей шее тонкой приставила. Видела она один раз, как половчанка следом за убитым мужем отправилась, не имея желания по завету отцов к его брату женой идти. Потом только узнали, что брат тот, возжелав женщину эту, своего брата сам же и убил. Ему, как узнали руки скрутили, к лошади за ноги привязали и пустили в степь. Возили до тех пор пока кожу с мясом до костей не содрали.

Сорока припомнив, как половчанка то делала, глаза зажмурила, лицом тверда стала, вздохнула поглубже — страшно. А всё одно — не хочет тем невинность свою отдать, пусть мёртвой им останется. Уже под лезвием закровило, уже сердце в груди от ужаса замерло, как руки отдёрнуты её были. Меч на землю лёг под ноги. Заломали Сороку, скрутили. Один держит под грудь, а та извивается. Неужели судьбинушка ей поруганной стать? Не вопит девица — от ужаса гортань высушило, когда бугай, регоча и мерзко склабясь, к ней подступился. А Сорока на руках дружинника, что её удерживал, повисла, ноги к себе коленями прижала да и дала бугаю под дых, что тот зверем взревел диким, получив по уду своему похотью налившемуся. Повалился тот, отдышаться не может, то волком завоет, то медведем заурчит, а потом и вовсе дитём малым заверещал.

Двое других озлобились крепко. Скрутили её. На землю повалили. По щекам бьют, увесистыми оплеухами, запал девицы унимая. Один руки тонкие над головой девичьей держит, на её ногах другой сидит. Сорока под ним вьётся, пытается скинуть. Ногами голыми по сырой земле сучит, мох с листвой палой взрывает.

Гостомыслов дружинник за рубаху сорочью схватился, желая ту надвое разодрать, да захрипел как-то странно, руки расслабил к своей груди протянул, нащупал булат острый, что из его груди вырвался со спины зайдя. Кашлянул рудицей окропив Сороку мелко. На неё заваливаться стал соскользая с острия. Только пинком в сторону с Сороки откинут был, открывая взору девичьему своего выручителя. Зажмурилась, когда меч над её лицом воздух надвое рассёк. Не от страха зажмурилась, а от того, что кровь из шеи другого обидчика на неё сверху хлынула.