Андрей Кончаловский. Никто не знает...
Шрифт:
недоступны… Вот тогда он эту землю и сжег.
С этой точки зрения картина была не только не «госзаказовской», но изначально чуждой
официальной идеологии. Это была история о том, как техническая цивилизация убивает
культуру, природу и человека. Когда в финале картины нефть сжигает все — кресты на
кладбище, могилы, где покоятся поколения жителей села, отцов и дедов героев, из глубин
земли, от самого ее духа возникают души погибших и похороненных, —
мистический и поэтический ход, своей сущностью отрицающий идею госзаказа и политропа».
Комментарий сильно запоздал, конечно. Да и вряд ли мог быть усвоен критикой конца
1970-х — начала 1980-х. Что же касается носителей официальной идеологии, они исполнению
заказа уже тогда отчасти изумились. «Не то заказывали», — слышалось несколько растерянное в
хвалебном, в общем-то, отзыве Г. Капралова на картину в газете «Правда».
Директор «Мосфильма» Н.Т. Сизов, как вспоминает режиссер, после просмотра первых
двух серий вызвал к себе постановщика и сказал: «Ты понимаешь, что ты делаешь? Ну, хорошо,
я на пенсию уйду. А Филиппу (Ермашу. —В.Ф.) куда деваться, ему как это расхлебывать?..»
Косыгину — после «дачного» просмотра членами Политбюро — картина не понравилась.
Со слов Ермаша, премьер вынес следующую резолюцию: «Мы не позволим Кончаловскому
учить нас, как развивать индустрию и строить социализм». А кому-то из Политбюро, как
полагает режиссер, фильм все же пришелся по душе. Может быть, Андропову?.. Во всяком
случае, Сизов пригласил на просмотр заместителя Андропова генерала КГБ Бобкова,
начальника идеологического отдела. Тот заключил: «Хорошая картина. Глубокая. Ничего
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
144
антисоветского в ней нет».
Остановлюсь еще на самом, может быть, «сомнительном» образе картины — партийном
функционере Филиппе Соломине. Секретарь обкома партии, по своему «соломинскому»
(женственному) происхождению, склонен к терпеливому приятию жизни. Нелегко этому герою
даются индивидуальные решения, стремление говорить собственным языком, а не заученными
штампами советского новояза. Филипп Соломин должен разделить с Алексеем Устюжаниным
груз трагедийной вины за слепую веру в нерушимость декорации «развитого социализма».
Поэтому именно ему суждено принять последний парад-прощание родных душ, когда запылает
родовое кладбище Елани. Прозрение-постижение невозможно без катастрофы самосожжения,
без жертвы «проклятой, но все же родной» Елани.
В
образом зритель увидел бы, если бы хотел и мог увидеть, конец всякой государственности,
производимой на отечественной «кухне». Как видит (прозревает) это государственный человек
Филипп Соломин, когда для прощения и прощания являются души его народа из глубин самых
древних исторических времен и по время его собственной жизни.
Финальный эпизод на Еланском кладбище переходит в монтаж хроникальных кадров,
запечатлевших трогательные встречи-расставания разных времен и разных народов. Последние
кадры — объятие мужчины и женщины. Зритель оказывается как бы у начал бытия, когда еще
ничего не случилось — и все впереди.
4
«Сибириада» была представлена, как мы помним, на Каннском кинофестивале и
соперничала там с «Апокалипсисом» Копполы. В беседе с советским режиссером Коппола
выразил готовность поделить с ним «Золотую пальмовую ветвь». Он уже знал, что ее получает,
о чем доверительно сообщил Кончаловскому — за полгода до фестиваля ему это гарантировали.
Со слов Андрея, дело было так.
«Жюри разделилось. Говорили, что нельзя делить «Золотую пальмовую ветвь» между
Россией и Америкой, надо дать европейской картине. В итоге разделили ее Коппола и
«Жестяной барабан» Шлендорфа. Франсуаза Саган, в тот год президент жюри, заявила, что
уйдет из жюри и устроит пресс-конференцию, если «Сибириада» останется без «Золотой
пальмовой ветви». Чтобы как-то успокоить ее, а возможно, и кого-то еще, спешно придумали
Гран-при спесиаль. Такого до «Сибириады» не было».
Уже значительно позднее Дэйв Кехра в «Нью-Йорк тайме» писал: «С тех пор как в 1979
году грандиозная киноэпопея Андрея Кончаловского «Сибириада» завоевала Специальный приз
жюри Каннского фестиваля, картине пришлось многое претерпеть: лента из четырех частей,
общей продолжительностью более четырех часов, к нью-йоркской премьере в 1982 году… была
урезана до 190 минут, а сама ее структура подверглась значительным изменениям. Хронометраж
последующих видеоверсий составлял 206 минут».
Чтобы показать художественный уровень картины, обозреватель прибегает, как это
принято в критике, к доступным его восприятию аналогиям, которые всегда, как известно,
«хромают». На его взгляд, Кончаловский «хотел создать «сибирскую Илиаду» — региональный