Андрей Кончаловский. Никто не знает...

Филимонов Виктор Петрович

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

166

никакой критической близорукостью.

В «американских» картинах режиссера видят стилевую неряшливость из-за поспешности,

как представляется критикам, с которой они делались в условиях тамошнего производства. Он и

сам соглашается, что этим его работам не хватает поэтичности, имея в виду не «поэтический

кинематограф», а «темноту стиха», «высокое косноязычие».

Упрекают картины Кончаловского

этого периода, в том числе, и в жанровой однозначности, якобы продиктованной (опять же!) их

сугубо коммерческой ориентированностью. Но как только критики делают попытку определить

жанр какой-либо его работы, тут же попадают впросак, не находя окончательного определения,

что, впрочем, тоже вменяется в вину режиссеру.

Кончаловский пришел в кинематограф второй половины XX века с ощущением жизни на

сломе двух эпох — и это было главным предметом художественного постижения с первой

большой работы по прозе Айтматова.

«…Мучительное ощущение распада привычного Дома-Мира, которым жило наше кино

1970-х, превращается у него в знание, — пишет историк кино Е. Марголит. — Он напоминает

человека, который стоит на пороге родного дома, пока прочие мечутся, пытаясь наладить

разваливающийся быт, поскольку в отличие от всех твердо знает, что всем без исключения

предстоит покинуть его навсегда. И там, где для остальных — провал, обрыв в никуда, для него

— стремительно развертывающееся, абсолютно необжитое пространство, дыхание которого он

постоянно чувствует. Он уже не здесь и еще не там. Он — между. Он — бездомный…В этом

смысле Михалков-Кончаловский — самый диалогический режиссер нашего кино. Даже в

фамилии это запечатлено. Он одновременно — и Михалков, и Кончаловский, наследник двух

традиций, противоположных, неслиянных и с обеими — кровная связь. Он неизбежно и

неизменно двоичен во всем».

«Пограничность» творений режиссера и создает необходимую искусству «темноту стиха»,

не исчезавшую в его кинематографе никогда, даже и в «голливудский» период. Речевая

«двоичность» «американских» картин

Кончаловского была неизбежной уже потому, что сюжет большинства из них формировал

маргинальный герой шукшинского типа, но поставленный в условия стыка миров разных

национальных культур.

Часть пятая Сотворение мира. Синтез

Все, что не имеет традиции, становится плагиатом.

Эухенио д’Орс, каталонский философ

Глава первая Судьба и культура

Свобода есть драгоценный дар, но не абсолютное благо, доступное

всякому

и всякому нужное…

Д.П. Кончаловский. Пути России. 194-1949 г.

Неразвитость — это состояние ума…

Лоуренс Э. Харрисон. 1985 г.

На рубеже 1990-х Андрей создает новую семью. Родятся дочери Наталья (1991) и Елена

(1993). Четвертой его женой стала Ирина Иванова, диктор московского телевидения.

Познакомились они в Москве, потом он пригласил ее в Америку, потом поехали еще куда-то.

Поженились… Их дом в Штатах чем-то напоминал дачу на Николиной Горе. Во всяком случае,

так он выглядел в описании журналистов, посетивших режиссера в начале лета 1992 года.

Встретившись здесь с гостями, Андрей искренне признавался: «У меня годовалая дочка…

Очень желанный ребенок, очень! И что интересно: когда ребенок желанный — он непременно

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

167

счастливый, улыбается все время… А ведь я уже в возрасте дедушки. Мой брат Никита, кстати

говоря, уже стал дедушкой. Я значит, двоюродный дедушка. И когда в таком возрасте

появляется ребенок — это абсолютно другое ощущение, абсолютно! Я никогда не был так

счастлив в семье, с детьми… В молодом возрасте женишься — дети становятся как бы будущим

препятствием к разводу, почти всегда предполагаемому. Хотя о нем еще вроде и не думаешь…»

Примерно то же приходилось слышать от него уже тогда, когда он был женат на актрисе

Юлии Высоцкой и имел двоих детей — девочку Машу и мальчика Петю. Он говорил о том, что

раньше чуть дотягивал до времени, когда его ребенку исполнялось шесть, и уходил. Теперь —

совсем другое дело. Теперь он привязан к семье и счастлив…

Однако к быту, в его повседневном течении, Кончаловский, как видно, не привычен. К

тому же работа у него, как он всегда утверждал, на первом месте и только на втором — семья.

Попутно замечал: «Это достаточно горькое признание». Профессия, требующая, с одной

стороны, производственной и общественной публичности, а с другой, — перемещений по миру.

«Так и живу, — говорил он в «американском» интервью, — между Москвой и Америкой…

Францией… Англией…» Но внутренний диалог-спор с родной стороной никогда не

прекращался: с покойным Тарковским; с родственниками — с братом прежде всего, по поводу

того, прав был или не прав, что уехал…

«Я неизбежно отношусь к России… Я часть русской культуры, и ничего с этим не