Ангел и фляга
Шрифт:
Я думаю - мне надо срочно найти вторую работу. Я думаю - мне надо подготовить отдельную комнату, чтобы мы могли её снимать. Я думаю, что мы оба должны впахивать, уж я-то точно должен. И я думаю, нам надо встретится и поговорить - это просто обязательно. Тебе, мне и нашим родителям.
Твоё слово. Что думаешь?
До связи. Жду.
P.S. Кстати - думаю, нелишне было бы показать это письмо твоей маме.
Ей большой от меня привет.
8 марта 2004 года.
***
Постепенно, по каким-то едва уловимым для себя деталям, я стал замечать, что меняюсь, и делаю это не в лучшую сторону. Начиная от мелких и крупных провалов на работе, и заканчивая синяками под глазами – от бессонных ночей и тяжёлых,
Поездки стоили нервов.
Нельзя сказать, что мои путешествия были неприятны, с одной стороны. Навещать любимого человека - всегда удовольствие. Но когда любимый человек вдруг начинает давить на головной мозг, это наводит на определённые, не очень радостные размышления. В особенности, когда пытаешься сделать нечто очень сложное, когда позарез нужна поддержка, когда ждёшь её – а в результате наталкиваешься на полное безразличие.
Бесконечная форумная и почтовая переписка пожирала большую часть рабочего и свободного времени, и очень скоро я почти полностью «выпал» из работы. С грехом пополам я справлялся с простейшими поручениями, коллеги и начальство стали на меня как-то очень странно поглядывать. Мне были хорошо знакомы эти взгляды. На «гражданке» они означали скорейшее увольнение. Это не добавляло оптимизма.
Более того. Я стал всё чаще и чаще беседовать с «условно-нормальными» людьми на тему суицида, с жаром и блеском в воспалённых глазах рассказывая, какой же замечательный человек Алиса Исаева. Естественно, люди, далёкие от этой темы, стали шарахаться от меня как от чумы. До старины Боба не доходило, отчего его не хотят понимать «условно-нормальные» люди, а с каждым днём этих людей становилось всё больше и больше. Родители. Друзья. Знакомые. Товарищи по работе. Тогда мне нужно было понять простую вещь: большинство «условно-нормальных» людей боятся смерти, и любое упоминание о ней вызывает страх и омерзение.
Я стал раздражителен, сильно поменялась моторика движений. При разговоре я стал резко, оживлённо жестикулировать.
Пытаясь делать множество дел одновременно, я разрывался между Алисой, домом, первой работой и поисками второй. В электронную почту, естественно, валились письма от суицидентов, с которыми я успел познакомиться, начиная с октября две тысячи третьего года. От них шёл депрессивный поток эмоций, он делал мой груз ещё тяжелее.
В голове рикошетили мысли – но для того, чтобы их упорядочить, записать, мне нужно было, как минимум, просто спокойно сесть и поработать с ними, а я только тем и занимался, что метался от одного дела к другому, толком ни одно не завершая. В результате, времени оставалось только на нервный, короткий и беспокойный сон.
К тому же, я начал делать странные и неприятные для себя вещи. Стала странно себя вести и Алиса, и с одной стороны, её можно было понять, но с какой-то другой, надо сказать, вполне человеческой точки зрения, её понять возможным не представлялось.
К тому, что у меня и Алисы постепенно стало всё рушиться, всё-таки приложил руку и я – как всегда это бывает, совершенно того не желая. Первый гвоздь в этот гроб я вогнал, когда зашла речь о том, каким образом мы будем жить вместе, в Москве. При условии, что отдельной квартиры у меня не было, а скромный лейтенантский паёк в те славные времена позволял разве что не помереть с голоду. О такой роскоши, как съём отдельной комнаты, а уж тем более – квартиры, располагая только своими ресурсами, речи быть не могло. Нужно было что-то срочно придумать. Жить порознь, в разных городах, видя друг друга в лучшем случае раз в месяц – тяжёло. Конечно, были чудеса вроде электронной почты, мобильного телефона и междугородней связи. Но настоящего, живого
В то время решений было всего два: жить у меня дома, или жить вместе у Севетры, до тех пор, пока я не найду вторую работу, пока не стану добывать денег столько, чтобы хватало на съём жилья и прочие радости жизни.
Вариант моего проживания у родителей с их точки зрения мог выглядеть так. Дано: сын, молодой, наивный, москаль, работает. Слагаемое: женщина, за тридцатник, возможно, с вывихом головного мозга, возможно, наркоманка. Вопрос на засыпку: что ей нужно на самом деле? В их понимании это могло выглядеть так: женщине нужен не дурачок, а его ресурсы. Угол, прописка и бабки.
Я предполагал, что отец и мать могут воспринять это именно так. Не помню, что я ответил на Алисин вопрос про наше светлое будущее. Я поделился своими соображениями. Всё-таки, справедливо говорилось когда-то в одной рекламе: иногда лучше жевать, чем говорить. Одно могу сказать точно – лучшего способа оскорбить человека не существовало. Несмотря на старания объяснить всё как можно мягче. Алису Исаеву можно понять – и в случае, будь она тем самым «нехорошим» человеком, и при «хорошем» раскладе дел.
В первом случае – это всегда неприятно, когда коварный замысел раскрывается. Во втором случае – всегда обидно, когда хорошего человека сразу начинают воспринимать как блядищу, что просто садится на шею и едет.
Величину и тяжесть моего сожаления невозможно ни измерить, ни взвесить. Я ругал себя самыми последними словами, мне хотелось отыскать машину времени, дабы на ней перенестись в ту минуту, когда моя рука набирала злополучную «эсэмэску» – и хорошенько по этой руке врезать. Но, к сожалению или счастью, машины времени под боком не оказалось, и первый гвоздь в гроб нашей любви был вбит по самую шляпку.
Вариант нашей жизни отдельно от родителей и Севетры предполагался только в том случае, если найдётся вторая работа. Без этого жизнь вдвоём с Алисой мне возможной не представлялась.
Да, банально, но жизненно и понятно: хрупкая и утлая лодочка романтики разбивается о рифы быта.
Надо сказать, я довольно точно предсказал реакцию родителей. Первый вопрос, который мне задали: «Сколько ей лет?» Второй вопрос: «Из какого она города?» Третий вопрос: «Чем она занимается?» И четвёртый: «Ей доводилось употреблять наркотики?» Я честно ответил на все. Тридцать два. Нижний Новгород. Превенция молодёжных суицидов. Да, доводилось.
Живи Алиса у меня дома, более чем уверен – дело закончилось бы непониманием, отчуждением и напряжением со всех сторон. В первую и последнюю очередь потому, что все люди, мной обозначенные как «условно-нормальные», избегают тяжёлых тем и шарахаются от шрамов на руках.
Реакцию Алисы тоже можно было предсказать – я прекрасно понимаю обиду человека, которого начинают голословно обвинять в чём-то, ни разу его не увидев, не поговорив, не поняв. Но то, что стало твориться дальше, могло оправдываться только моим терпением – и ничем, кроме него. И если раньше нечто, казавшееся мелочью, так или иначе, проскальзывало на форуме или письмах – в марте, апреле и мае две тысячи четвёртого года выступило так сильно, будто на белоснежную простыню плеснули тушью. Её настоящее отношение ко мне начинало проявляться огромными, омерзительно чёрными кляксами, и каждая клякса добавляла в мой белый свет столько чёрного, что я с трудом понимал, каким образом вообще живу. Выходило примерно так: в сети Алиса, разговаривая с людьми, стремилась к взаимопониманию, терпимости, бережному отношению к людям, которым в данный момент плохо. Людям очень далёким, и возможно, к которым она никогда и не приблизится – в реальной жизни. Общаясь с ней, глядя на то, как она это делает, глядя на то, как одиноким, замкнутым людям становится чуточку теплее, я понимал, что учусь чему-то.