Ангелотворец
Шрифт:
– Кайгул-хан убежден, что его страна достойна лучшего, – кивает Джеймс Банистер.
– Да, и что будущее – за инженерией. Без инфраструктуры наша страна не выживет в новом мире. Мы используем только современные строительные технологии. Никаких слонов.
– Ни одного?
– Ни единого.
– Как жаль.
– Кайгул-хан не питает восхищения к слонам. Он говорит, что они ленивы и не умеют обуздывать свой гнев. Он был вынужден посадить нескольких на кол за отказ служить в его армии мира. Слоны – пережиток. Скоро в Аддэ-Сиккиме не останется ни единого слона.
Джеймс Банистер замечает, что на последних словах водитель слегка поперхнулся, но не спешит развивать тему.
– Очень мудрое решение.
– И
– Разумеется.
– Одни лишь заграничные разбойники не желают, чтобы мы процветали. Они подстрекают народ к мятежу и беспорядкам. И пираты Аддэ тоже.
– Да, пираты – нехорошие люди.
– Вот именно. Нехорошие. – Та горячо кивает.
В промежутках между гордыми импортными деревьями виднеются убогие хижины и хмурые люди.
В голове Эди звучит голос Абеля Джасмина: «Не пытайся бороться с несправедливостью, Эди. Сейчас мы боремся за выживание. Творить добро будем позже. Главное – выжить».
Как ни прискорбно, Джасмин прав. Она берет себя в руки, подкручивает накладные усики и пытается мыслить так, как подобает бравому отпрыску Империи.
От Врат Смирения – через них просители входят в тронный зал Опиумного Хана – до возвышения, на котором восседает в окружении гурий и евнухов Сим Сим Цянь, ровно сорок шагов. Зал освещен рядами газовых ламп – крошечных, пышущих жаром шаров, – перемежающихся странными ультрамариновыми спиралями. Мотыльки и мухи, влетая в них, трещат и искрят. Ковровая дорожка из лавандового шелка упирается в усыпанный рубинами золотой брус, на котором гостю надлежит преклонить колени. Англичанин Банистер снимает фуражку и убирает ее подмышку. Он уже любезно отдал меч и пистолет прислужнику слева. Оставив личную охрану из четырех человек у входа в зал, он идет по ковровой дорожке – медленно, но не церемонясь. Опиумный Хан внимательно следит за его шествием мимо крепких колонн в мозаичных узорах, создающих иллюзию, что каждая выточена из цельного куска мрамора, мимо величественных золотых статуй, изображающих подвиги Хана (с необходимыми правками), мимо музыканта, играющего на органе личный гимн правителя, и, наконец (здесь просители бывают окончательно сражены увиденным), по мостику через расселину с неровными краями – дна ее не видно, так она глубока, но во мраке то и дело вспыхивают синие огни, и оттуда доносится тектонический шорох, будто вздыхает спящий дракон. По стене за спиной Опиумного Хана раскинулась паутина тех же синих спиралей. Они тянутся во все стороны подобно конечностям многорукого бога. Рядом с троном появляется ощущение, будто входишь в грозовое облако: волосы на теле встают дыбом.
Командир Банистер подходит к брусу и уважительно склоняет голову перед Ханом.
– Его Британское Величество приветствует вас, – коротко здоровается он легким, даже высоким голосом. Кайгул-хан знает, что за английскими аристократами водится некоторая женоподобность.
Прислужник кашляет.
– Обычно посетители преклоняют колена перед Кайгул-ханом, – говорит он.
– Я – не обычный посетитель, – изящно отвечает молодой человек, снисходительно улыбаясь. – Я – специальный представитель Британской короны и никогда, ни перед кем не встаю на колени. Не делал этого ни в Пекине, ни в Москве, и здесь не встану. Хотя, пожалуй, я мог бы встать на колени перед Доном Брэдменом. Превосходный бэтсмен. Согласны со мной, Хан? Брэдмен хорош?
– Брэдмен великолепен, капитан Банистер. Впрочем, мне всегда кажется, что добросердечие Ларвуда исключает возможность настоящих столкновений.
– Почему же?
– Ларвуд категорически не желает причинять ему вред, даже когда целится в него, а не в калитку. Он отказывается бить изо всех сил.
– Издержки крикета, Хан. Победа в этой игре – не главное.
– На мой вкус, игра чересчур английская,
– Как же так! Чем же изволит заниматься в летнюю пору такой атлет, как вы?
– Фехтованием, капитан Банистер. Охотой. Иногда – войной. И, конечно, много времени отнимает мое поголовье.
– Овец? Любопытные же у вас обычаи, однако. Овцы, подумать только! Не лучшее времяпрепровождение для аристократа, если спросите меня. Однако вам, конечно, виднее, Хан.
Хан устремляет на Банистера весьма пристальный взгляд.
– Я имею в виду народ, капитан.
– Ах да! Метафора. Что ж, каждому свое. За вашими людьми нужен глаз да глаз, не так ли?
– О да.
– Удивительное свойство стран с теплым климатом. Француз, к примеру, практически не нуждается в присмотре, а уж средний уэссексец и подавно. Шотландцы и голландцы решительно против вмешательства властей в их жизнь. А в жарких странах каждого гражданина приходится воспитывать и обуздывать. Крайне неудобно, я считаю.
– Этот священный долг дает мне возможность стать ближе к Богу. Как вам кажется, вы близки к Богу, капитан?
– Конечно. Dieu et mon droit, [23] если помните. Быть послом – все равно что быть епископом.
23
Бог и мое право (фр.) – девиз британской монархии.
Сим Сим Цянь улыбается.
– Епископам запрещено заниматься любовью.
– Послам негоже развязывать войны, а монахиням полагается блюсти трезвость; рыбаки хранят молчание, министры ставят интересы страны превыше собственных, а судьи неподкупны. Но право, как же часто все мы оступаемся!
Лицо капитана Банистера расплывается в широкой идиотской улыбке, однако глаза на бледном женственном лице по-прежнему смотрят пронзительно и лукаво. Сим Сим Цянь уважительно кивает. Посланник в самом деле достоин его внимания. Он беззастенчиво носит маску шута и всем своим поведением бросает Сим Сим Цяню скрытый вызов: давай, рискни узнать правду о Джеймсе Банистере, а заодно, быть может, и его цену.
– Симпатичное оформление, – замечает Банистер, указывая на огромный диск за спиной Хана.
– Вам нравится? Эстетика здесь на втором месте, разумеется. Впрочем, трон, отделанный молниями, – это своего рода манифест.
– Эстетика на втором месте, говорите? Тогда что на первом?
Улыбка Опиумного Хана слегка меркнет.
– Я патологически боюсь насекомых, капитан Банистер.
– Насекомых? Такой атлет боится букашек?
– М-м. Однажды я поймал на своих землях японского купца, который торговал бокалами для вина. Среди превосходного английского хрусталя и изделий «Лалик», выполненных по выплавляемым восковым моделям, нашлась небольшая коллекция стеклянных цилиндров с комарами, которые пили кровь умирающих людей. Переносимые ими болезни были смертельно опасны. Насколько я понимаю, эта идея возникла у некоего американского автора – так уж вышло, что человек этот терпеть не мог Азию. Конечно, американцы – белокожие американцы, я имею в виду, – и раньше распространяли болезни среди тех, кто стоял у них на пути.
– Прелестно.
– О да. С военной точки зрения – весьма эффективный прием. Но какая чудовищная низость с точки зрения человеческой морали… – Полюбуйтесь, капитан Банистер. Я произнес слова, которые ровным счетом ничего для меня не значат. Поймите: я не остановлюсь ни перед чем.
Ни один мускул не дергается на бесстрастном лице Джеймса Банистера, и Опиумный Хан фыркает, резко выдыхая воздух через нос: этот человек – болван? Или смельчак?
– Как я понял, вы сейчас тоже слегка… воюете? – продолжает англичанин.