Ангелы опустошения (Книга 1, часть 2)
Шрифт:
Бедняга Ирвин -- Я смотрю на него -- Мы знаем друг друга пятнадцать лет и не отрывали друг от друга тревожных взглядов в пустоте, теперь это подходит к концу -- будет темно -- мы должны быть мужественными -- не мытьем так катаньем мы выберемся на счастливое солнышко своих мыслей. Через неделю все это будет забыто. К чему умирать?
Мы грустно заходим в дом с билетом в оперу, данным нам Эрманом который не сможет пойти, велим Лазарю принарядиться к своему первому в жизни вечеру в опере -- Мы завязываем ему галстук, выбираем ему рубашку -- Мы причесываем его -- "Чё я там буду делать?" спрашивает он -
"Просто врубайся в людей и в музыку --
Саймон тоже там, нормалёк, мы все берем такси до оперы и высаживаем там Лазаря и едем дальше увидеться в баре с МакЛиром -- Патрик МакЛир поэт, наш "недруг", согласился встретиться с нами в баре -- Мы высаживаем Лазаря среди голубей и людей, внутри огни, оперный клуб, отдельный шкафчик в гардеробе, ложи, драпировки, маски, будут давать оперу Верди -- Лазарь увидит все это погруженным в гром -- Бедный пацан, он боится входить туда один -- Он волнуется что скажут о нем люди -- "Может с девчонками познакомишься!" подталкивает Саймон и действительно толкает его. "Иди, развлекайся, ну же. Целуй их и щипай их и мечтай об их любви."
"Ладно," соглашается Лазарь и мы видим как он скачет в оперу в своем сборном костюме, галстук развевается -- целая жизнь для "Симпатяги" (как звала его учительница в школе) жизнь скачек в оперы смерти -- оперы надежды -- чтобы ждать -- наблюдать -- Целая жизнь снов о потерянной луне.
Мы едем дальше -- таксист вежливый негр который с искренним интересом слушает что Рафаэль вещает ему о поэзии -- "Ты должен почитать поэзию! Ты должен врубиться в красоту и истину! Неужели ты не знаешь о красоте и истине? Это Китс сказал, красота это истина а истина это красота а ты прекрасный человек, ты должен знать такие вещи."
"Где же мне взять таких книжек -- и библиотеке наверно..."
"Конечно! Или походи по книжным на Норт-Биче, купи брошюрок со стихами, почитай что говорят мучимые и голодные о мучимых и голодных."
"Это мучимый и голодный мир," признает он с разумением. Я в темных очках, рюкзак у меня уже весь упакован и я готов прыгнуть на этот товарняк в понедельник, я слушаю внимательно. Хорошо. Мы пролетаем синими улицами разговаривая искренне, как граждане Афин, Рафаэль это Сократ, он покажет, таксист Алкивиад, он купит, Ирвин Зевс наблюдающий. Саймон Ахилл понежневший повсюду. Я Приам, сокрушающийся по своему сожженному городу и убитому сыну, и по пустой растрате истории. Я не Тимон Афинский, я Крез кричащий правду на горящих похоронных дрогах.
"Ладно," соглашается таксист, "Буду читать поэзию," и приятно желает нам спокойной ночи и отсчитывает сдачу и мы бежим в бар, к темным столикам в глубине, как в задних комнатах Дублина, и тут Рафаэль ошарашивает меня обрушившись на МакЛира:
"МакЛир! ты не знаешь об истине и красоте! Ты пишешь стихи а ведь ты шарлатан! Ты живешь жестокой бессердечной жизнью буржуазного предпринимателя!"
"Что?"
"Это так же плохо как убивать Октавиана сломанной скамейкой! Ты гадкий сенатор!"
"К чему ты все это говоришь -- "
"Потому что ты меня ненавидишь и думаешь что я говно!"
"Ты никудышний макаронник из Нью-Йорка, Рафаэль," ору я и улыбаюсь, чтобы показать "Ну теперь-то мы знаем единственное больное место Рафаэля, хватит спорить."
Но стриженный под машинку МакЛир все равно не желает
Ну ладно тогда раз уж я смыслю в языке давайте не будем им пользоваться для ссор.
Рафаэль произносит свою обличительную демосфеновскую речь слегка прищелкивая кончиками пальцев в воздухе, но он то и дело вынужден улыбаться чтобы осознать -- и МакЛир улыбается -- что все это недоразумение основанное на тайных напрягах поэтов в штанах, в отличие от поэтов в тогах, вроде Гомера который слепо пел себе и его не перебивали и не редактировали и не отвергали слушатели раз и навсегда -- Хулиганье в передней части бара привлекают вопли и качество разговора, "Паэзья" и мы чуть было не ввязываемся в драку когда уходим но я клянусь самому себе "Если придется драться с крестом чтобы защитить его то я буду драться но О лучше я уйду и пусть это все сдует," что и происходит, слава Богу мы выбираемся на улицу свободно -
Но тут Саймон разочаровывает меня тем что мочится прямо посреди улицы на виду у целых кварталов народу, до такой степени что один человек подходит и спрашивает "Зачем ты это делаешь?"
"Затем что мне надо было пописять," отвечает Саймон -- Я спешу дальше со своим мешком, они хохоча идут следом -- в кафетерии куда мы заходим выпить кофе Рафаэль вместо этого разражается большой громкой речью обращаясь ко всей аудитории и естественно обслуживать нас не хотят -- Это всё опять про поэзию и правду но они считают же что это безумная анархия (и если судить по нашему виду) -- Я со своим крестом, с рюкзаком -- Ирвин с его бородой -- Саймон с его сумасшедшим взглядом -- Что бы Рафаэль ни сделал, Саймон будет лыбиться в экстазе -- Он ничего больше не замечает, люди в ужасе, "Они должны узнать о красоте," решительно говорит Саймон самому себе.
А в автобусе Рафаэль обращается к целому артобусу, уа, уа, пространная речь на сей раз о политике, "Голосуйте за Стивенсона!" вопит он, (Бог весть по какой причине), "голосуйте за красоту! Голосуйте за истину! Защищайте свои права!"
Когда мы слазим, автобус останавливается, мои пивные бутылки которые мы опустошили громко перекатываются по полу в хвосте автобуса, негр-водитель обращается к нам с речью прежде чем открыть нам дверь: -- "И не вздумайте больше пить пиво у меня в автобусе... У нас простых людей и так хлопот в этом мире достаточно, а вы еще прибавляете," говорит он Рафаэлю, что не совсем правда если не считать того что вот прямо сейчас да, однако ни один пассажир не возмутился, это просто спектакль такой автобусный -
"Это мертвый автобус едущий к смерти!" говорит Рафаэль на улице. "И шофер это знает и не хочет ничего менять!"
Мы несемся на встречу с Коди на станции -- На беднягу Коди, зашедшего в станционный бар позвонить, полностью облаченного в свою униформу, наваливается и хлопает по спине и воет банда чокнутых поэтов -- Коди смотрит на меня как бы вопрошая: "Неужели ты не можешь их утихомирить?"
"Что я могу сделать?" говорю я. "Только посоветовать доброту."
"О доброта будь она проклята!" вопит мир. "Пускай у нас будет порядок!" Как только порядок восстанавливается, выполняются заказы -- Я говорю "Пусть у нас будет прощение везде -- постарайтесь изо всех сил как только можете -простите -- забудьте -- Да, молитесь опустившись на колени о силе прощать и забывать -- тогда все станет снежными Небесами."