Анка
Шрифт:
Не было такого дня и такой ночи, чтобы Глафира Спиридоновна не думала о муже. А вспоминая, мысленно переносилась на юг, к Приазовью… Но там фашисты… Где же теперь он?… Где искать его?.. В какую дверь стучаться?.. Как найти его в этом людском водовороте?..
«Но если жив мой Андрюша, он разыщет меня. Непременно разыщет…» — и Глафира Спиридоновна верила, надеялась, ждала.
И дождалась. Ранним утром к ней вбежала с сияющим лицом воспитательница, подала телеграмму:
— Скорей читайте… И скажите: радостная весточка?
Глафира Спиридоновна сорвала бандероль, пробежала глазами
— Вам плохо? — кинулась к ней встревоженная воспитательница.
— Жив… нашелся… — наконец выговорила Глафира Спиридоновна. По ее лицу текли слезы, но она не чувствовала этого. Подошла к окну, распахнула его и, счастливо улыбаясь сквозь слезы, выдохнула:
— Боже! Да какой же светлый день сегодня!..
Жуков нетерпеливо прогуливался по перрону, часто посматривая то на часы, то в сторону семафора. Уже давно прошло время, указанное в расписании, поезд опаздывал, и это пугало Жукова. Но тут он ловил себя на мысли: «Какое теперь может быть расписание? Война!..» Он уже встретил и проводил несколько воинских эшелонов и санитарных поездов. Наконец у семафора показался поезд. На перроне заволновались, засуетились люди, толкая Жукова в бока и спину. Он не ощущал толчков, не отрывая пристального взгляда от поезда, с грохотом приближавшегося к вокзалу. Сотрясая перрон, прогромыхал запыхавшийся паровоз. За ним, рассыпая искры из-под тормозных колодок и замедляя ход, бежали вагоны — первый, второй, третий… Глафира Спиридоновна ехала в четвертом вагоне. Она стояла у открытого окна, махала Жукову рукой, улыбалась. Жуков не сразу узнал жену. Глафира Спиридоновна похудела, потемнела в лице, и только глаза ее по-прежнему светились и горели жарким блеском.
— Андрюша! — окликнула его Глафира Спиридоновна, высунувшись из окна.
Жуков, пробиваясь сквозь толпу, бросился за вагоном, вскрикивая:
— Глаша!.. Глашенька!..
Поезд остановился. Жуков подбежал к вагону в ту минуту, когда Глафира Спиридоновна сошла на перрон. Она поставила у ног чемодан, тихо произнесла:
— Андрейка… Родной…
Жуков не мог вымолвить ни слова. По перрону бежал с криком, как озорной мальчишка, а теперь не знал, что жене сказать. Волна радости захлестнула его. Заметив на его ресницах дрожавшие слезы, Глафира Спиридоновна улыбнулась, покачала головой:
— Ребенок… Совсем как ребенок…
— Любонька… Хорошая моя… — наконец произнес Жуков. Он обнял Глафиру Спиридоновну и молча прижал ее голову к своей груди.
На второй день Жуков и Глафира Спиридоновна направились в Приазовье. Утром они уже были на пароходе. Жуков сидел с женой на палубе и любовался волжскими просторами. День был жаркий, но с реки тянуло свежестью. Синие волны красавицы реки ласкались к берегам. Но вот река и степь слились, и глазам Жукова предстало ласковое и грозное синее море… Он вспоминал Кострюкова, Васильева, Кавуна, Душина, Евгенку, Анку, всех друзей-бронзокосцев и радовался скорой встрече с ними. Не знал Жуков, что некоторых уже нет в живых и что в этот самый августовский день в одном из городов на Кубани Анка была арестована и передана следственным органам военной прокуратуры…
Анку подобрали советские, бойцы. В санбате ей сделали перевязку и отправили в тыл. Ранение оказалось серьезным — пуля повредила
Проходили дни, недели, месяцы. Рана упорно не заживала, лечение затягивалось… Но еще упорнее была Анка, и она переборола недуг. В августе 1943 года ее выписали из госпиталя, обмундировали, выдали проездные документы, деньги на дорогу и пожелали счастливого пути…
Стоял ясный, сверкающий день. Августовское солнце ласково улыбалось с безмятежной лазурной выси. Анка шла по шумной городской улице, занятая своими думами. Рассеянным взглядом окинула она улицу и вдруг застыла как вкопанная. Ей навстречу шел Бирюк. Он был в новом коричневом костюме, на голове серая кепка, на руке висел прорезиненный плащ. Анку он заметил, только когда подошел к ней вплотную. Его жесткие колючие глаза забегали по сторонам, а слащавый голос вкрадчиво прогудел:
— Анна Софроновна, вот радость-то какая. Истинно, гора с горой не сходится…
Анка задохнулась от гнева и вначале не могла вымолвить ни слова. Она беспомощно посмотрела вокруг. Мимо проходил офицер с патрулями.
— Хватайте его! Это убийца и предатель! — закричала Анка.
Офицер остановился.
— Ах так?… — потемнел в лице Бирюк. — Еще посмотрим, чья возьмет, — прошипел он и кинулся к офицеру: — Я был с ней в одном партизанском отряде. Арестуйте ее, товарищи. Она заколола финкой партизана Паукова, а теперь хочет снова улизнуть.
— Это неправда, — перебила Анка, — я защищалась.
— Она застрелила советского летчика Орлова…
— Это ты убил его, бандит.
— …и сбежала к немцам.
— Врешь негодяй!
— У меня есть вещественные доказательства. Есть живые свидетели. Арестуйте ее.
Офицеру все это показалось весьма подозрительным. Он кивнул патрульным и обратился к Анке и Бирюку:
— А ну, граждане, следуйте за мной в комендатуру. Там разберем, что к чему…
Через месяц военная прокуратура закончила следствие по делу Бегунковой Анны Софроновны, обвиняемой в убийстве летчика Орлова и партизана Паукова. Анка же ничем не могла подтвердить свои показания. Из всех, знавших ее по отряду, был допрошен следователем прокуратуры только один Кавун, все еще находившийся после сложной операции на излечении в госпитале в соседнем городе. Васильев выписался весной и уехал неизвестно куда. Михаил Лукич Краснов, ожидая, когда Красная Армия освободит Бронзовую Косу, работал со своими рыбаками в одном из прикаспийских колхозов, а в каком именно, никто не знал.
Военный прокурор, располагая некоторыми вещественными доказательствами, уличавшими Анку в убийстве (а она и сама не отрицала, что убила Паука), показаниями Бирюка и Кавуна — последний, правда, показал в письменной форме, что знает Бегункову только с хорошей стороны, — решил передать дело на рассмотрение трибунала.
И Анка предстала перед судом военного трибунала… На суде она повторила все то, что уже было сказано ею следователю прокуратуры, ничего нового не прибавила к своим первоначальным показаниям. Но у нее не было ни одного, хотя бы незначительного довода, который она могла бы привести в свою пользу. Наоборот, все было против нее: и лежавшие на столе санитарная сумка, и финский нож, и пистолет Орлова, а главное — свидетельские показания Бирюка. Положение Анки было безвыходным.