Анкета

Слаповский Алексей Иванович

И тут-то он и встречает Кайретова, который, оказывается, подвизается как раз в фирме по обмену, продаже и купле квартир. Кайретов с радостью берется за дело, уверяя, что Валера в результате операции должен будет получить никак не меньше десяти тысяч долларов, если не будет дурак и согласится на так называемую малосемейную квартирку — пусть всего двенадцать метров, но отдельная ведь и со всеми удобствами, и даже с балконом! Обойдутся же услуги фирмы — себе Кайретов ничего не возьмет, но фирма-то даром не работает! — всего-то миллиона в три-четыре.

И Валера, всхлипнув — он слаб стал на глаза — даже обнял Кайретова — и, подписав доверенность, отдал ему все свои права и документы.

Все свершилось быстро. Через неделю (в феврале 1995

года) Валера получил квартирку в Агафоновке — и аванс: десять миллионов рублей. Он пить в это время бросил, приладил протез отечественного производства, негнущийся и тяжелый. В этот-то момент я и встретил его в троллейбусе, радостного новосела, а протеза не заметил, потому что Валера сидел, костыль же, стоящий между ним и каким-то стариком, я почему-то ничтоже сумняшеся приадресовал старику, — мне в голову не могло прийти, что он — валерин… Через месяц после вселения, вернувшись из магазина с бутылкой кефира и буханкой хлеба (он сохранял свои аскетические привычки, сберегая деньги на хороший протез), Валера увидел в своей двери совершенно другой замок. С бесплодным недоумением, не веря происшедшему, он долго пытался открыть замок своим ключом. Потом позвонил. Вышел тощий, коротенький и заносчивый молодой мужчина и сказал, что у Валеры два выбора — или ему немедленно оторвут последнюю ногу, или он попадет в милицию. Есть и третий выбор, зловеще-играючи сказал он, но выбирать будешь уж не ты. Валера, хоть и надломлен был душой, но не напуган еще до конца, он закричал и ударил гада костылем. А милиция тут как тут — вышла в виде человека в сержантской форме. Вдвоем они сперва побили Валеру, а потом предъявили ему бумагу, из которой следовало, что квартирой этой владеет — и уже на правах приватизированной личной собственности! — этот самый тощий и коротенький. Валера чуть не потерял сознание, но вместо этого собрал последние силы и, лежа, ударил костылем милиционера. Тот гнусно обрадовался и доставил его не куда-нибудь, а в следственный изолятор.

В тот же день вечером Валера узнал, что на него завели уголовное дело: нападение на милиционера с холодным оружием. Холодное оружие ему предъявили тут же — нет, не инвалидский его костыль, а настоящий разбойный финский нож хищного невероятного вида. Не узнаешь? — спросил следователь. Ты приглядись, приглядись! Совсем потерявший ориентировку, Валера взял нож в руки, повертел — и тут же бросил. Но поздно было. — Вот, и отпечатки пальцев твоих тут есть! — с укоризной воскликнул следователь.

Валера заплакал.

— До десяти лет тюрьмы, — сокрушенно сообщил ему следователь. И тут же утешил: — Но ты можешь найти смягчающие аргументы! Ведь у тебя есть смягчающие аргументы?

Аргументы Валеры лежали на сберегательной книжке — аванс за квартиру.

Он все понял. Под конвоем он отведен был в сберкассу, где снял со счета все деньги, отдал их тут же следователю, подписал какие-то бумаги — и тут же был выпущен на свободу с какой-то крохотной суммой, которую следователь сердобольно отстегнул ему.

Первым делом, молча крича страшным криком в душе, он отправился в фирму, где служил Кайретов.

Кайретов, увидев его, заплескал руками, заохал и стал говорить, что криминальные структуры подорвали их фирму до основания фальшивыми документами и прямыми угрозами, двое человек погибли, а он сам, Кайретов, ждет не сегодня-завтра нападения. Ужас, что творится, сказал он, мы старались для людей, а они теряют квартиры, приходят, обвиняют нас — а мы при чем, если кругом неприкрытый бандитизм?

Валера только плакал, только плакал.

Кайретов сжалился. Он отвел его в этот самый сарай, который был куплен им как место под гараж, расхвалил его, сказав, что тут вон и лампочка есть электрическая, и доски жестью обиты — зимой не будет дуть, — отдаю даром, всего за полтора миллиона. Можно — в рассрочку, на год.

И Валера стал откладывать пенсию, собирать деньги нищенством, но тут окончательно лопнула донельзя

натянутая струна его души. Он опять стал пить. Вот уже два месяца он не выплачивает долга и ждет, что его сгонят с последнего пристанища, а не сгонят — погибнет здесь зимой в лютые холода. Протеза — даже этого, плохонького, он лишился: заснул как-то в скверике, а глупые мальчишки взяли и отстегнули протез — чтобы посмотреть, как, проснувшись, одноногий будет просить вернуть его, ругаться и бегать за ними. Валера, проснувшись, в самом деле, и просил, и плакал, и ругался, и безнадежно пытался бегать за ними, прыгая на одной ноге и упираясь костылем.

Вдосталь натешившись, мальчики убежали, швырнув ему протез, но он оказался раскурочен и выпотрошен: любознательные относительно всякой машинерии современные дети хотели посмотреть, как он устроен…

Я слушал — и ужасался, как не ужасался давно уже.

Все-таки Кайретов был моим ненавистным кумиром, и, пожалуй, любви к нему было все-таки больше, чем ненависти. Он вообще был любимцем класса — решительный, веселый — и при этом довольно мягкий, добрый человек. Я знал, что отец его, большой начальник, был выходец из села — и тем более поражало меня в манерах в внешности Кайретова что-то аристократическое, старинное, чуть ли не дворянское что-то, в общем, порода. Я это хорошо вижу и чувствую в людях, но почему-то не ощущаю в себе. Я таких людей уважаю. И вот Кайретов оказался — беспородный жулик, один из множества, кто наживается на несчастьях человеческих.

Контора Кайретова была в двух шагах — на улице Белоглинской. Я стал уговаривать Валеру немедля пойти туда, но он отказался: не в виде, не в форме, небрит, грязен. Он взял у меня взаймы толику денег и сказал, что будет здесь ждать меня.

До обеденного перерыва оставалось почти два часа, но я торопился.

Фирма Кайретова, офис, а проще сказать — контора, называемая «Комфорт Ltd», помещалась в старом домишке. Вошел и — точь-в-точь какое-нибудь до приятной тошноты знакомое домоуправление, райсобес какой-нибудь, райздрав, минжилкомхоз и т. п. Стены зеленые, стулья разномастные вдоль стен, двери с темными пятнами возле ручек, расхлябанный дощатый пол: видимо, фирма пыль в глаза пускать не любила — или просто не так давно поселились здесь, не успели произвести то, что в газетных объявлениях называется — я случайно наткнулся — евроремонт. Однако, скромность скромностью, а при входе сидел парень в камуфляжной одежке — и с пистолетом в кобуре. Он спросил, к кому я, кто я — и занес эти сведения в амбарную книгу, отметив время моего прихода.

Кайретов оказался в учреждении — и сидел в своей комнатке один.

Комнатка была уже не то что коридор: светлые стены, блестящие жалюзи на окне, стол — огромный, темно-серый, из какого-то искусственного гладкой шершавости материала, и кресла для посетителей — в тон, темно-серые, на колесиках, и кресло Кайретова темно-серое, а на столе — компьютер, факс, и впрочем, шут с ним со всем, не в этом дело!

Кайретов взглянул на меня приветливо и вопросительно — как на клиента, — но тут же узнал. Впрочем, от этого выражение лица его не изменилось. Он встал и протянул мне доброжелательную руку — как и клиенту протянул бы ее, чтобы, едва освободив, тут же указать ею гостеприимно на кресло. Но я нарушил церемонию: руки не подал и сел сам.

— Скажите, господин Кайретов, — сказал я, — есть ли у вас совесть?

Кайретов в минутной задумчивости склонил голову к плечу, после этого посмотрел ясно и чистосердечно мне в глаза и молвил:

— Пожалуй, нет, господин Антоша. Не по поводу ли Валеры Скобьева пожаловать изволили? Оставьте хлопоты, давайте лучше повспоминаем лирично о школьных невозвратных годах!

— Ты сукин сын. Ты ограбил не просто бывшего одноклассника, не просто инвалида, ты ограбил человека души единственной, какая редко у кого встречается, ты, возможно, лишил его последней веры в людей, ты наплевал ему в душу, ты…