Анкета
Шрифт:
— Все так и есть. И ограбил, и в душу наплевал, — улыбнулся Кайретов.
И тут глупейший вопрос вырвался у меня — уж очень ошеломило меня его спокойствие.
— За что? — спросил я Кайретова.
Он даже удивился.
— То есть как — за что? Да ни за что. Он дурак. Он сам мне все отдал. Пусть спасибо скажет, что жив остался, а то ведь, знаешь, бывают случаи…
— То есть мог бы и убить его?
— Конечно. Понадобится — и тебя убью.
— Но это же страшно, Кайретов. Я понимаю — хотя и этого не понимаю — убить врага, человека, который чем-то навредил тебе, но убить из-за голой корысти, из-за того, чтобы
— Да нет! — объяснил Кайретов. — Какие воспоминания? Я своими руками не делаю ничего и сроду не видел ничего такого, я слишком впечатлительный. Экстрасенса личного пришлось завести, — пожаловался он. — Нервы мне гипнозом укрепляет. Отличная вещь, очень рекомендую.
Я сидел перед ним, понимая, что на него подействовать нельзя ничем — и менее всего словами. Но продолжал говорить, не желая смириться с безнадежностью положения:
— Кайретов! В виде исключения хотя бы — пожалей человека! Хотя бы долг ему скости, хотя бы комнатку дай ему в коммунальной квартире.
— Я и так пожалел! — сказал Кайретов с досадой по отношению к своей уступке. — Я ж говорю, его убить надо было. И никаких хлопот, кто его, дурака, искать будет? Наверно, убью. Убью, в самом деле, — вздохнул он и даже потянулся к телефонной трубке, чтобы, наверно, дать соответствующие указания.
Все это было словно во сне кошмарном, нереальном. (Будто бывают реальные сны!).
Я вежливо придержал его руку и сказал:
— Я не дам его убить. Я его сейчас же предупрежу. Спрячу.
Кайретов подумал над новой информацией — как над сугубо производственной, деловой, не имеющей отношения к людям, в которых — кровь, ум, сердце. И быстро нашел решение.
— Тогда я тебя убью. А? — сказал он, словно как бы даже советуясь. И тут же, поправив галстук:
— Вроде, и не толстый, а — потею. С гормональным обменом что-то. Ненавижу потеть. Люблю, когда тело сухое и чистое. Я люблю свое тело, Антоша. Волосы свои люблю, лоб высокий, глаза, нос прямой, классический, губы приятной припухлости, я свои губы как женщина люблю, которая меня любит, потом я плечи свои люблю мощные, я их тренирую, руки люблю, покрытые черными волосами начиная с локтей, люблю грудь, живот, спину очень люблю, жаль — только в зеркале ее вижу, и все остальное люблю, я мою это в превосходных шампунях, я умащиваю это все благородными мазями, у меня ступни ног мягче, чем руки восемнадцатилетней девушки! — Кайретов положил ногу на стол, скинул ботинок, стянул носок и похвастал своей ступней, вертя ею и пошевеливая пальцами. — И это — тело снаружи, но я и о внутреннем теле забочусь! — продолжил он, обуваясь. — В желудок свой я впускаю только первосортную пищу, взгляду моему необходимо ежедневное зрелище мягкого и роскошного домашнего уюта, жена моя прекрасна, юна, сын и дочь мои обворожительны, — как же мне не убивать все, что мешает этому, рассуди сам?
Нет, на сумасшедшего он не был похож. Он был нормален, но, похоже, издевался надо мной.
— А если я тебя убью, Кайретов? — спросил я.
— Вряд ли, — засомневался Кайретов. — Оружия у тебя с собой нет, голыми руками меня не возьмешь,
— Ты чудовище, Кайретов. Я впервые в жизни — впервые в жизни, Кайретов, подумал сейчас, что, если бы тебя кто убил, я не пожалел бы. Понимаешь меня? Я впервые в жизни мысленно оправдал убийство!
— Рано или поздно все к этой мысли приходят. Я — давно уже.
— Хорошо, — сказал я. — Что сделать мне, чтобы ты не тронул Валеру? Оставь его жить, он ведь ничего против тебя не может уже.
— Как не может? Тебе вот пожаловался, а ты пришел мне нервы трепать. А они у меня и так слабые.
— Больше он никому не расскажет. А я — забуду обо всем. И ты забудь. Я к тебе не приходил. Не трогай его. Он — человек. Нельзя все-таки убивать людей, не убивай его.
— Да, не убивай! — капризно сказал Кайретов. — А он разозлится и сам меня убьет. Правда, я с охраной всегда. Ладно. Уговорил. Пусть живет. Я даже долг ему прощу. Этот сарай все равно снесут через месяц, там дом будут строить.
— Вот и прекрасно, — поднялся я, желая одного — уйти от Кайретова, не видеть его.
— Всего доброго, — учтиво, как клиенту, сказал Кайретов, привставая.
— Значит, договорились?
— О чем? — не понял он.
— Ты не тронешь Валеру.
— С какой стати ты взял, что я его не трону?
— Но ты же только что сказал, что — пусть живет! — закричал я.
— Вот чудак! — Кайретов был искренне поражен. — Да разве можно так легко верить?! Я тебе что угодно скажу! Ну, люди! Совсем дела не умеют вести!
— То есть, ты меня обманул? То есть, на самом деле…
— Да откуда я знаю, что будет на самом деле? По обстоятельствам посмотрим. А слова мои — это слова.
— Господи! — схватился я за голову — образно говоря, потому что не собирался хвататься за голову перед Кайретовым. — Господи, что же, что же, что же мне сделать, Кайретов, чтобы знать точно и окончательно, что ты его не тронешь, не убьешь?!
Кайретов подумал.
— Меня все любили в классе, — сказал он. — А вы с Валерой меня не любили. А у меня такой характер, я люблю, когда меня все любят. Вы меня обижали.
— Ты неправ, — сказал я. — Я к тебе относился очень хорошо. Просто не показывал этого. Я признаюсь тебе, потому что не боюсь откровенности — и не подумай, что говорю это ради момента. Я признаюсь: я втайне обожал тебя. Я хотел быть таким, как ты, но понимал, что это невозможно.
— Правда? — с интересом оживился Кайретов. — Смотри ты! Погоди минутку, я сейчас.
Он вышел — и вернулся с двумя банками пива.
— Из холодильника. Хочешь?
— Нет.
— Ну, рассказывай, рассказывай.
— Я все сказал.
— А ты в подробностях.
— У меня нет времени. И давай решим с Валерой.
— Давай решим. Ты знаешь, у меня в доме прислуга — ну, сторож, шофер, кухонные женщины, горничные и так далее — они по праздникам приходят меня поздравлять, я им денежки даю, а они мне целуют мою холеную руку. И дети мои по утрам приходят здороваться — и тоже целуют руку. Это старый русский обычай — целовать руку папе. Надо возрождать старые русские обычаи. Жена тоже мне целует руки — она, само собой, не по праздникам, а когда ее чувства переполняют. Почти каждый день. Очень чувствительная.