Анна Каренина
Шрифт:
– Я только одно еще скажу: вы понимаете, что я говорю о сестре, которую
я люблю, как своих детей. Я не говорю, чтоб она любила вас, но я только
хотела сказать, что ее отказ в ту минуту ничего не доказывает.
– Я не знаю!
– вскакивая, сказал Левин.
– Если бы вы знали, как вы
больно мне делаете! Все равно, как у вас бы умер ребенок, а вам бы говорили:
а вот он был бы такой, такой, и мог бы жить, и вы бы на него радовались. А
он умер, умер,
– Как вы смешны, - сказала Дарья Александрова с грустною усмешкой,
несмотря на волнение Левина.
– Да, я теперь все больше и больше понимаю, -
продолжала она задумчиво.
– Так вы не приедете к нам, когда Кити будет?
– Нет, не приеду. Разумеется, я не буду избегать Катерины
Александровны, но, где могу, постараюсь избавить ее от неприятности моего
присутствия.
– Очень, очень вы смешны, - повторила Дарья Александровна, с нежностью
вглядываясь в его лицо.
– Ну, хорошо, так как будто мы ничего про это не
говорили. Зачем ты пришла, Таня?
– сказала Дарья Александровна по-французски
вошедшей девочке.
– Где моя лопатка, мама?
– Я говорю по-французски, и ты так же скажи.
Девочка хотела сказать, но забыла, как лопатка по-французски; мать ей
подсказала и потом по-французски же сказала, где отыскать лопатку. И это
показалось Левину неприятным.
Все теперь казалось ему в доме Дарьи Александровны и в ее детях совсем
уже не так мило, как прежде.
"И для чего она говорит по-французски с детьми? подумал он.
– Как это
неестественно и фальшиво! И дети чувствуют это. Выучить по-французски и
отучить от искренности", - думал он сам с собой, не зная того, что Дарья
Александровна все это двадцать раз уже передумала и все-таки, хотя и в ущерб
искренности, нашла необходимым учить этим путем своих детей.
– Но куда же вам ехать? Посидите.
Левин остался до чая, но веселье его все исчезло, и ему было неловко.
После чая он вышел в переднюю велеть подавать лошадей и, когда
вернулся, застал Дарью Александровну взволнованную, с расстроенным лицом и
слезами на глазах. В то время как Левин выходил, случилось для Дарьи
Александровны событие, разрушившее вдруг все ее сегодняшнее счастье и
гордость детьми. Гриша и Таня подрались за мячик. Дарья Александровна,
услышав крик в детской, выбежала и застала их в ужасном виде. Таня держала
Гришу за волосы, а он, с изуродованным злобой лицом, бил ее кулаками куда
попало. Что-то оборвалось в сердце Дарьи Александровны, когда она увидала
это. Как будто мрак надвинулся на ее жизнь: она поняла, что те ее дети,
которыми
нехорошие, дурно воспитанные дети, с грубыми, зверскими наклонностями, злые
дети.
Она ни о чем другом не могла говорить и думать и не могла не рассказать
Левину своего несчастья.
Левин видел, что она несчастлива, и постарался утешить ее, говоря, что
это ничего дурного не доказывает, что все дети дерутся; но, говоря это, в
душе своей Левин думал: "Нет, я не буду ломаться и говорить по-французски со
своими детьми, но у меня будут не такие дети: надо только не портить, не
уродовать детей, и они будут прелестны. Да, у меня будут не такие дети".
Он простился и уехал, и она не удерживала его.
XI
В половине июля к Левину явился староста сестриной деревни,
находившейся за двадцать верст от Покровского, с отчетом о ходе дел и о
покосе. Главный доход с имения сестры получался за заливные луга. В прежние
годы покосы разбирались мужиками по двадцати рублей за десятину. Когда Левин
взял именье в управление, он, осмотрев покосы, нашел, что они стоят дороже,
и назначил цену за десятину двадцать пять рублей. Мужики не дали этой цены
и, как подозревал Левин, отбили других покупателей. Тогда Левин поехал туда
сам и распорядился убирать луга частию наймом, частию из доли. Свои мужики
препятствовали всеми средствами этому нововведению, но дело пошло, и в
первый же год за луга было выручено почти вдвое. В третьем и прошлом году
продолжалось то же противодействие мужиков, и уборка шла тем же порядком. В
нынешнем году мужики взяли все покосы из третьей доли, и теперь староста
приехал объявить, что покосы убраны и что он, побоявшись дождя, пригласил
конторщика, при нем разделил и сметал уже одиннадцать господских стогов. По
неопределеным ответам на вопрос о том, сколько было сена на главном лугу, по
поспешности старосты, разделившего сено без спросу, по всему тону мужика
Левин понял, что в этом дележе сена что-то нечисто, и решился съездить сам
поверить дело.
Приехав в обед в деревню и оставив лошадь у приятеля-старика, мужа
братниной кормилицы, Левин вошел к старику на пчельник, желая узнать от него
подробности об уборке покоса. Говорливый благообразный старик Парменыч
радостно принял Левина, показал ему все свое хозяйство, рассказал все
подробности о своих пчелах и о роевщине нынешнего года; но на вопросы Левина