Анна Каренина
Шрифт:
неуклюжею походкой входил в гостиную.
Оглянув жену и Вронского, он подошел к хозяйке и, усевшись за чашкой
чая, стал говорить своим неторопливым, всегда слышным голосом, в своем
обычном шуточном тоне, подтрунивая над кем-то.
– Ваш Рамбулье в полном составе, - сказал он, оглядывая все общество, -
грации и музы.
Но княгиня Бетси терпеть не могла этого тона его, sneering, как она
называла это, и, как умная хозяйка, тотчас же навела его
разговор об общей воинской повинности. Алексей Александрович тотчас же
увлекся разговором и стал защищать уже серьезно новый указ пред княгиней
Бетси, которая нападала на него.
Вронский и Анна продолжали сидеть у маленького стола.
– Это становится неприлично, - шепнула одна дама, указывая глазами на
Каренину, Вронского и ее мужа.
– Что я вам говорила?
– отвечала приятельница Анны.
Но не одни эти дамы, почти все бывшие в гостиной, даже княгиня Мягкая и
сама Бетси, по нескольку раз взглядывали на удалившихся от общего кружка,
как будто это мешало им. Только один Алексей Александрович ни разу не
взглянул в ту сторону и не был отвлечен от интереса начатого разговора.
Заметив производимое на всех неприятное впечатление, княгиня Бетси
подсунула на свое место для слушания Алексея Александровича другое лицо и
подошла к Анне.
– Я всегда удивляюсь ясности и точности выражений вашего мужа, -
сказала она.
– Самые трансцендентные понятия становятся мне доступны, когда
он говорит.
– О да!- сказала Анна, сияя улыбкой счастья и не понимая ни одного
слова из того, что говорила ей Бетси. Она перешла к большому столу и приняла
участие в общем разговоре.
Алексей Александрович, просидел полчаса, подошел к жене и предложил ей
ехать вместе домой; но она, не глядя на него, отвечала, что останется
ужинать. Алексей Александрович раскланялся и вышел.
Старый, толстый татарин, кучер Карениной, в глянцевом кожане, с трудом
удерживал прозябшего левого серого, взвивавшегося у подъезда. Лакей стоял,
отворив дверцу. Швейцар стоял, держа наружную дверь.Анна Аркадьевна
отцепляла маленькою быстрою рукой кружева рукава от крючка шубки и, нагнувши
голову, слушала с восхищением, что говорил, провожая ее, Вронский.
– Вы ничего не сказали; положим, я ничего и не требую, - говорил он, -
но вы знаете, что не дружба мне нужна, мне возможно одно счастье в жизни,
это слово, которого вы так не любите... да, любовь...
– Любовь...
– повторила она медленно, внутренним голосом, и вдруг, в то
же время, как она отцепила кружево, прибавила:- Я оттого и не люблю этого
слова,
понять, - и она взглянула ему в лицо.
– До свиданья!
Она подала ему руку и быстрым, упругим шагом прошла мимо швейцара и
скрылась в карете,
Ее взгляд, прикосновение руки прожгли его. Он поцеловал свою ладонь в
том месте, где она тронула его, и поехал домой, счастливый сознанием того,
что в нынешний вечер он приблизился к достижению своей цели более, чем в два
последние месяца.
VIII
Алексей Александрович ничего особенного и неприличного не нашел в том,
что жена его сидела с Вронским у особого стола и о чем-то оживленно
разговаривала; но он заметил, что другим в гостиной это показалось чем-то
особенным и неприличным, и потому это показалось неприличным и ему. Он
решил, что нужно сказать об этом жене.
Вернувшись домой, Алексей Александрович прошел к себе в кабинет, как он
это делал обыкновенно, и сел в кресло, развернув на заложенном разрезным
ножом месте книгу о папизме, и читал до часу, как обыкновенно делал; только
изредка он потирал себе высокий лоб и встряхивал голову, как бы отгоняя
что-то. В обычный час он встал и сделал свой ночной туалет. Анны Аркадьевны
еще не было. С книгой под мышкой он пришел наверх, но в нынешний вечер,
вместо обычных мыслей и соображений о служебных делах, мысли его были
наполнены женою и чем-то неприятным, случившимся с нею. Он, противно своей
привычке, не лег в постель, а, заложив за спину сцепившиеся руки, принялся
ходить взад и вперед по комнатам. Он не мог лечь, чувствуя, что ему прежде
необходимо обдумать вновь возникшее обстоятельство.
Когда Алексей Александрович решил сам с собой, что нужно переговорить с
женою, ему казалось это очень легко и просто; но теперь, когда он стал
обдумывать это вновь возникшее обстоятельство, оно показалось ему очень
сложным и затруднительным.
Алексей Александрович был не ревнив. Ревность, по его убеждению,
оскорбляет жену, и к жене должно иметь доверие. Почему должно иметь доверие,
то есть полную уверенность в том, что его молодая жена всегда будет его
любить, он себя не спрашивал; но он не испытывал недоверия, потому имел
доверие и говорил себе, что надо его иметь. Теперь же, хотя убеждение его о
том, что ревность есть постыдное чувство и что нужно иметь доверие, и не