Анна Каренина
Шрифт:
Алексей Александрович стал его звать молодым человеком и как ему зашла в
голову загадка о том, друг или враг Вронский, чуждался отца. Он, как бы
прося защиты, оглянулся на мать. С одной матерью ему было хорошо. Алексей
Александрович между тем, заговорив с гувернанткой, держал сына за плечо, и
Сереже было так мучительно неловко, что Анна видела,что он собирается
плакать.
Анна, покрасневшая в ту минуту, как вошел сын, заметив, что Сереже
неловко,
и, поцеловав сына, повела его на террасу и тотчас же вернулась.
– Однако пора уже, - сказала она, взглянув на свои часы, - что это
Бетси не едет!..
– Да, - сказал Алексей Александрович и, встав, заложил руки и потрещал
ими.
– Я заехал еще привезть тебе денег, так как соловья баснями не кормят,
– сказал он.
– Тебе нужно, я думаю.
– Нет, не нужно... да, нужно, - сказала она, не глядя на него и краснея
до корней волос.
– Да ты, я думаю, заедешь сюда со скачек.
– О да!
– отвечал Алексей Александрович. - Вот и краса Петергофа,
княгиня Тверская, - прибавил он, взглянув в окно на подъезжавший английский,
в шорах, экипаж с чрезвычайно высоко поставленным крошечным кузовом коляски.
– Какое щегольство! Прелесть! Ну,так поедемте и мы.
Княгиня Тверская не выходила из экипажа, а только ее в штиблетах,
пелеринке и черной шляпке лакей соскочил у подъезда.
– Я иду, прощайте!
– сказала Анна и, поцеловав сына, подошла к Алексею
Александровичу и протянула ему руку.
– Ты очень мил, что приехал.
Алексей Александрович поцеловал ее руку.
– Ну, так до свиданья. Ты заедешь чай пить, и прекрасно!
– сказала она
и вышла, сияющая и веселая. Но, как только она перестала видеть его, она
почувствовала то место на руке, к которому прикоснулись его губы, и с
отвращением вздрогнула.
XXVIII
Когда Алексей Александрович появился на скачках, Анна уже сидела в
беседке рядом с Бетси, в той беседке, где собиралось все высшее общество.
Она увидала мужа еще издалека. Два человека, муж и любовник, были для нее
двумя центрами жизни, и без помощи внешних чувств она чувствовала их
близость. Она еще издалека почувствовала приближение мужа и невольно следила
за ним в тех волнах толпы, между которыми он двигался. Она видела, как он
подходил к беседке, то снисходительно отвечая на заискивающие поклоны, то
дружелюбно, рассеянно здороваясь с равными, то старательно выжидая взгляда
сильных мира и снимая свою круглую большую шляпу, нажимавшую
ушей. Она знала все эти приемы, и все они ей были отвратительны. "Одно
честолюбие, одно желание успеть - вот все, что есть в его душе, - думала
она, - а высокие соображения, любовь к просвещению, религия, все это -
только орудия для того, чтобы успеть".
По его взглядам на дамскую беседку (он смотрел прямо на нее, но не
узнавал жены в море кисеи, лент, перьев, зонтиков и цветов) она поняла, что
он искал ее; но она нарочно не замечала его.
– Алексей Александрович!
– закричала ему княгиня Бетси, - вы, верно, не
видите жену; вот она!
Он улыбнулся своею холодною улыбкой.
– Здесь столько блеска, что глаза разбежались, - сказал он и пошел в
беседку. Он улыбнулся жене, как должен улыбнуться муж, встречая жену, с
которою он только что виделся, и поздоровался с княгиней и другими
знакомыми, воздав каждому должное, то есть пошутив с дамами и перекинувшись
приветствиями с мужчинами. Внизу подле беседки стоял уважаемый Алексей
Александровичем, известный своим умом и образованием генерал-адъютант.
Алексей Александрович заговорил с ним.
Был промежуток между скачками, и потому ничто не мешало разговору.
Генерал-адъютант осуждал скачки. Алексей Александрович возражал, защищая их.
Анна слушала его тонкий, ровный голос, не пропуская ни одного слова, и
каждое слово его казалось ей фальшиво и болью резало ее ухо.
Когда началась четырехверстная скачка с препятствиями, она нагнулась
вперед и, не спуская глаз, смотрела на подходившего к лошади и садившегося
Вронского и в то же время слышала этот отвратительный, неумолкающий голос
мужа. Она мучалась страхом за Вронского, но еще более мучалась неумолкавшим,
ей казалось, звуком тонкого голоса мужа с знакомыми интонациями.
"Я дурная женщина, я погибшая женщина, - думала она, - но я не люблю
лгать, я не переношу лжи, а его (мужа) пища - это ложь. Он все знает, все
видит; что же он чувствует, если может так спокойно говорить? Убей он меня,
убей он Вронского, я бы уважала его. Но нет, ему нужны только ложь и
приличие", - говорила себе Анна, не думая о том, чего именно она хотела от
мужа, каким бы она хотела его видеть. Она не понимала и того, что эта
нынешняя особенная словоохотливость Алексея Александровича, так раздражавшая
ее, была только выражением его внутренней тревоги и беспокойства. Как
убившийся ребенок, прыгая, приводит в движенье свои мускулы, чтобы заглушить