Анна Леопольдовна

Гримберг Фаина Ионтелевна

Я сидела у двери достаточно долго, но не без пользы для себя. Досуг императрицы было весьма любопытно наблюдать. Когда Воронихина покончила с перечислением, Ее величество обратилась к своей довереннице с коротким монологом следующего содержания:

– У вдовы Загряжской, Авдотьи Ивановны, живет одна княжна Вяземская, девка, и ты, Филатовна, ее сыщи да накажи отправить сюда, только, чтобы она не испужалась, да объяви ей, что я беру ее из милости, а вели ее в дороге беречь, а я ее беру для своей забавы, как сказывают, что она много говорит. Да в Переславле поищи из бедных дворянских девок или из посадских, которая бы похожа была на Татьяну Новокщенову, а она, как мы чаем, что уже скоро умрет, то чтобы годны были ей на перемену;

ты, Филатовна, знаешь наш нрав, что мы таких жалуем, которые бы были лет по сорока и так же б говорливы, как та, Новокщенова, или как были княжны Настасья и Анисья Мещерские… (Этот монолог, равно как и последующий диалог, записан в рукописи по-русски, но латиницей. ( Прим. пер.))

Сначала я не понимала, что такое это обращение – «Филатовна». И я не помню, писала ли я об этом, но в России принято обращаться порою, называя человека по имени отца, это называется «отчеством». Итак, имя отца госпожи Воронихиной – Филат, и потому она – Филатовна…

Обращение по имени отца показывает дружелюбное отношение. Императрица явно расположена к Авдотье Воронихиной. Впрочем, я понимаю, что так же императрица может быть расположена к любой свой служанке или шутихе. Ответом на краткий монолог Ее величества были частые кивки головы верной прислужницы, в эту нашу встречу голова ее была украшена темноцветным чепцом. Императрица замолчала. Я невольно подалась вперед. Возможно, это мое невольное движение не укрылось от глаз Ее величества, в определенной степени зорких. Однако императрица не спешила побеседовать со мной. Она вздохнула, поправила платок и снова обратилась к Воронихиной:

– Ночуешь-то у меня, Филатовна?

Воронихина вытянула шею и проговорила скороговоркой:

– Воля Вашего императорского величества!

Тут императрица немного наклонилась вперед, взяла госпожу Воронихину за подбородок и повернула ее лицо к себе:

– Стара очень никак стала Филатовна – только пожелтела.

– Ужо, матушка, запустила себя: прежде пачкавалась белилами, брови марала, румянилась, – поспешила с ответом Авдотья.

– Румяниться не надобно, а брови марай, – изволила повелеть Ее величество. Затем отпустила подбородок чесальщицы пяток и спросила задумчиво: – Стара я стала, Филатовна?

На что и получила незамедлительный и совершенно страстно искренний ответ:

– Никак, матушка, ни маленькой старинки в Вашем величестве!

Императрица продолжала задавать вопросы и посмеивалась быстрым ответам.

– Какова же я толщиною – с тебя станется?

– Нельзя, матушка, сменить Ваше величество со мною, я вдвое толще.

– А вчерася-то ночью тебе не мягко спать было?

– Мягко, мягко, матушка, Ваше величество.

– А скажи-ка, стреляют ли дамы в Москве?

– Сказывают, государыня, князь Алексей Михайлович Черкасский учит княжну стрелять из окна, а поставлена мишень на заборе.

– Попадает ли она?

– Иное, матушка, попадает, а иное кривенько.

– А птиц стреляет ли?

– Сказывают, государыня, посадили голубя близко к мишени и застрелила в крыло, и голубь ходил на кривобок, а другой раз уже пристрелила.

– А другие дамы стреляют ли?

– Не могу, матушка, донесть, не видывала.

– Ну, ступай. Анна Федоровна тебе сто рублев выдаст.

Воронихина бухнулась к ногам императрицы и прижимала к губам полу ее зеленого капота. Императрица нетерпеливо замахала руками:

– Ступай, ступай, да вели мне послать Василия Кирилловича!

Воронихина побежала прочь. Императрица поманила меня пальцем, вытянув далеко руку. Я поднялась с кресла и поспешила подойти, думая, что принимаю унижение, ничем в этом не отличаясь от верной чесальщицы августейших пяток. Императрица перешла на немецкий язык, выражение ее лица тотчас переменилось и сделалось осмысленным, совершенно исчезла странная глуповатость, только что искажавшая ее черты. Ее величество

спросила меня, действительно ли я веду записки. Я отвечала утвердительно. Она спросила, о чем я пишу и кто читает мои писания. Я совсем успокоилась и ответила, что пишу для своей памяти, чтобы по возвращении в свое отечество пересказать брату виденное мною в России, а читала мои записки госпожа Сигезбек и не нашла в них ничего предосудительного и хвалилась моим умом, о коем я сама отнюдь не самого высокого мнения. Ее величество молча слушала. Я сказала, что захватила свои писания с собой, и тотчас раскрыла ковровый мешочек и вынула тетрадку. Императрица взяла поданную ей тетрадку благосклонно и раскрыла, склонив голову в красном платке. Я не подозревала, что Ее величество настолько хорошо читает писанное по-немецки. Видно было по ее лицу, что сначала она читала внимательно, а после только пробегала по листам глазами. Вошла фрейлина и доложила о приходе неизвестного мне Василия Кирилловича [81] . Ее величество отдала мне тетрадку и велела снова вернуться на прежнее место у двери.

81

Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1768) – русский поэт, сформулировал принципы русского силлабо-тонического стихосложения.

Вошел неряшливо одетый господин в трепаном парике. Императрица велела ему читать на память. Он стал на колени у камина и принялся декламировать русские стихи, по звучанию и ритму отдаленно напомнившие мне Гомера, которого читал и переводил Карлхен, покамест изучал греческий. Я впервые слышала русские стихи, но язык их был так странен, что я не могла понять ни слова, хотя понимала, что это действительно стихи на русском языке. Покамест этот язык не очень пригоден и для стихов…

Ее величество приказала поэту удалиться, что он и исполнил с улыбкой. Но перед этим… О, перед этим она изволила отвесить ему полновесную оплеуху!..

– Можешь описать мою домашнюю жизнь, – обратилась ко мне императрица.

– Как прикажет Ваше величество, – отвечала я дипломатично, то есть не более дипломатично, нежели Авдотья Воронихина. Себе-то я не стану лгать, я просто-напросто унижалась и раболепствовала.

Давешняя фрейлина вновь явилась. Ее величество спросила о каких-то «девках Салтыковых», почему они сегодня не пели. Фрейлина ответила, что они вконец охрипли. Императрица встала со своего кресла, топнула ногой, обутой в персидскую туфлю, громко крикнула, что прибьет указанных девок своею рукой, и приказала сослать их на неделю стирать белье на прачечном дворе. Затем снова обернулась ко мне и велела следовать за ней. Я засеменила, уставившись в ее широкую спину в зеленой турецкой материи.

Мы пришли в комнаты госпожи Бенигны, супруги обер-камергера. Я снова присела в придворном поклоне. Обер-камергерша, спесивая не менее своего супруга, даже не кивнула в мою сторону. Она очень дурна собой, и горб не придает ей очарования. Императрица стала говорить, что ее замучили сплетники всех мастей, и писание пустяков пытаются ей выдать за опасное для императорской власти деяние. Госпожа Бенигна, в свою очередь, потребовала злосчастную тетрадь и также рассмотрела писанное мной. После чего прогнусавила равнодушно:

– Какие пустяки.

Разумеется, все вокруг напоминало театр марионеток. Но эта мысль – о том, что люди – марионетки в непонятном театре, – эту мысль уже и нельзя назвать оригинальной.

Разговор Ее величества и супруги обер-камергера велся, конечно, по-немецки. Госпожа Бирон сказала, что глупость молодой Доротеи Миних довольно-таки удивительна…

– Подумайте только, девчонка не отвечает взаимностью на его нелепые приставания, и он настраивает против нее жену! И та принимается преследовать бедную девочку и будто и не понимает, в чем тут дело!