Анна
Шрифт:
– Зачем?
– Затем, что с королями не спорят. В общем, король бросил в воду золотой кубок, и Кола тут же достал его. Затем король велел кораблю отплыть от берега, снял корону и бросил её в море. "Посмотрим, сможешь ли ты её достать", – сказал он Коле. Кола нырнул и долго не выплывал. Когда на корабле уже поднимали тост…
– Что такое тост? – пробормотал Астор с пальцем во рту.
– Это когда стукаются бутылками. Когда на корабле поднимали тост, Кола всплыл с короной. Однако король по-прежнему был недоволен. Он снял драгоценное кольцо, которое носил на пальце, и бросил его в такое глубокое место, что там верёвка у якорей не доставала
Анна посмотрела на брата, который тяжело дышал, посасывая палец.
– "…и Сицилия скоро упадёт в море". Король задумался: "Вот тебе мой приказ, дорогой Кола. Ныряй и держи наш остров". Кола посмотрел на солнце, на небо, на берег, которые он никогда больше не увидит, и сказал: "Будет исполнено, ваше величество". Он сделал такой глубокий вдох, что втянул воздух, облака и засохшие водоросли с пляжа, и нырнул в воду. С тех пор он уже не появлялся. Вот такая сказка.
Астор спал, пригнув голову.
Анна подумала о бедном Коле, который остался один на дне моря держать остров. Она представила себе, что спускается к нему, как водолаз, и говорит, что король уже давно умер, как и все придворные, а на Сицилии остались только дети.
Она поела фасоли, взяла бутылку настойки, найденную в питомнике, и поднесла её к пламени свечи. На этикетке была нарисована злая крестьянка, которая упиралась одной рукой в бок, а в другой держала корзину, полную трав.
Похожа на учительницу Ригони.
Она вставала в такую же позу, когда дети в классе начинали шуметь.
Анна попробовала настойку. Она была такая сладкая, что сжимались пальцы на ногах.
Пойди пойми этих Взрослых. Зачем они назвали настойку горькой, если она на самом деле сладкая?
Она продолжала пить, пока веки не отяжелели. За окном миллионы звёзд запачкали небо, как брызги белой краски. Пели цикады. Когда наступят холода, их уже не будет. Она никогда не видела цикад, но если они так громко поют, они, наверное, очень большие.
Она проснулась, обнимая брата. Оба так вспотели, что матрас намок. Она зажгла фонарик и подошла к Астору. Он уткнулся в подушку и скрежетал зубами.
Она подняла с пола бутылку с водой и пила, пока желудок не наполнился. Снаружи всё было неподвижно, тишину нарушали только крики ночных птиц и тяжёлое дыхание
Она встала и вышла на террасу, наслаждаясь прохладой. За ржавыми прутьями и чёрными силуэтами деревьев лежала выжженная, немая и необъятная равнина.
Птица пела своё "пи-и-и, пи-и-и" со смоковницы за сараем. Это всегда было невысокое деревце, но за последние два года оно выросло, и ветви уже почти касались земли.
Она вспомнила, что мама однажды повесила на дерево верёвку-качели, но папа сказал, что смоковница – дерево ненадёжное и легко ломается.
Анна уже была не совсем в этом уверена, что это слова отца. Наверное, о кажущейся прочности смоковницы она вычитала в какой-то книге или ей всё показалось. Часто воспоминания смешивались с записанными историями и снами, и даже те, в которых она была уверена, со временем становились похожими на акварельные краски в стакане воды.
Он вспомнила Палермо, их квартиру, из окон которой виднелся офис, полный людей у экранов. Она помнила всё до мельчайших деталей: гостиную с чёрно-белой плиткой, уложенной в шахматном порядке на полу, кухонный стол с отверстием, из которого торчала специальная скалка для раскатки теста, сушилку для одежды с ржавыми углами. Однако Анна уже не помнила лиц дедушки Вито и бабушки Мены. Воистину, все лица Взрослых таяли и стирались под действием времени. У стариков были седые волосы, у некоторых мужчин бороды, у женщин крашеные волосы, какие-то рисунки на коже. Взрослые пользовались духами. По вечерам они ходили по барам и пили вино из бокалов. Вокруг них сновали официанты. В ресторанах Палермо подавали баклажаны, запечённые с пармезаном и спагетти.
Мама ненавидела Палермо, потому что его жители отказывались сидеть на карантине. Анна помнила, что, когда Красная Лихорадка ещё не пришла в Кастелламмаре, мама перестала отправлять её в школу. Они забаррикадировались в доме с запасами еды на кухне и в гостиной.
Однажды вечером папа приехал на "Мерседесе". Машина свернула на подъездную дорожку, остановилась у скамьи и посигналила. Папа вышел скорее мёртв, чем жив, он не был похож на себя. Его лицо высосал вирус, глаза опухли, он весь покрылся пятнами. Папа подошёл к двери, но мама не впустила его.
– Уходи! Ты заразен! – кричала она ему.
– Я хочу увидеть детей, – он забарабанил в дверь обеими кулаками. – Хоть ненадолго. Дай мне взглянуть на них.
– Уходи. Ты хочешь нас убить?
– Мария-Грация, открой, пожалуйста...
– Ради всего святого, уходи. Если хочешь добра детям, уходи.
Мама рухнула на пол и заплакала. Папа сел обратно в "Мерседес", да так и остался там сидеть, высунув голову из окна и широко раскрыв рот.
Анна, забравшись на спинку дивана, смотрела на него в окно. Мама закрыла шторы, взяла её на руки и уложила в постель с Астором. Анна ждала, что мама ей что-то скажет, но все трое молчали.
На следующий день папа умер. Мама позвонила, и за ним пришли.
Анна могла попрощаться с ним, подойти к нему, но мама ещё не знала, что детей Красная не трогает.
Вскоре пришёл черёд и мамы.
От этого времени у Анны остались смутные воспоминания. Мама в полуголом виде весь день что-то пишет за столом в тетради под заглавием "ВАЖНО". Длинные светлые волосы, стекающие пучками, грязные и закрывают лицо. Исхудавшие лодыжки. Длинные икры. Пальцы ног прижимаются к полу. Через расстёгнутый халат виден впалый живот. Красные пятна на шее и ногах. Корки на руках и губах. Мама не перестаёт кашлять.