Аннелиз
Шрифт:
Анна задумчиво глядит на ветряную мельницу, вытканную на покрывале кровати. На мгновение к ней возвращается старое теплое чувство к отцу.
— В твоих устах все так просто, Пим.
— Нет, нет, непросто, и сегодняшний вечер это доказывает. Нам всем надо над этим поработать. Как следует поработать. Ведь и наш девиз, ты помнишь?..
— О Боже мой, Пим!
— Ну же, милая, произнеси его! Наш старый добрый девиз.
Анна хмурится, глядя в стену с плохо скрытым раздражением.
— Труд, любовь, отвага и надежда, — неохотно произносит она.
— Точно. — Отец кивает, и его голос приобретает уверенность. —
Молчание. Затем раздается стук в дверь. Пим открывает, на пороге стоит Дасса.
— Прости меня, — говорит она Анне, — я вышла из себя и наговорила тебе лишнего.
— Вот видишь, — вставляет Пим. Его слова подтвердились.
— Мне не стоило пить бренди в таком нервном состоянии.
— Я думаю, бренди тут ни при чем, Хадасма, — говорит Пим. — Просто мое беспокойство добавило напряжения в тревожную обстановку. Когда ты вовремя не пришла домой, Анна, я просто начал сходить с ума. Кстати, ты никак не объяснила своего опоздания. Действительно, где ты была?
— По-видимому, — отвечает за нее Хадасса, — каталась со школьной подругой. Кстати, как ее зовут, Анна?
Анна мигает, потом послушно отвечает:
— Грит.
— Да, точно, Грит. Они поехали в Вондел-парк и остановились там передохнуть на лужайке. И заснули, пока дождь их не разбудил. Ты помнишь, как это бывает, Отто? До чего славно растянуться на травке ближе к вечеру? Лучше, чем на перине.
Пим глубоко вздыхает.
— Еще бы не помнить. — По его виду ясно, что он очень доволен услышанным объяснением.
Дасса поворачивается к Анне, закрепляя их общую ложь.
— Надеюсь, ты простишь меня за грубость?
Анна молча на нее смотрит.
Пим тут же наклоняется к ней и подсказывает:
— Ну, Аннеке?
— Да, — послушно говорит она. — Я уже простила. — Она явно лжет.
— Отлично, — восклицает Пим. — Тебе надо сменить мокрую одежду, а то простудишься до смерти.
Когда Хадасса выходит из комнаты, Пим с облегчением вздыхает.
— Ты не представляешь, Анна, до какой степени дорого ей твое одобрение. Ее единственное желание — чтобы вы стали друзьями.
Анна смотрит в угол комнаты, где бедная мышка Пима стоит в своих полосатых лагерных тряпках со свисающей со свитера грязной желтой звездой. Стоит и холодно смотрит на Анну.
Во всяком случае, Анна, теперь у тебя есть что-то вроде матери, — говорит Марго. — Это все-таки лучше, чем ничего, разве нет?
Анна собирается после школы в контору Пима, хотя ей этого очень не хочется. Осадок злости и ненависти с прошлого вечера еще давит на грудь, и она не обменялась этим утром с Пимом даже парой слов, прежде чем выскользнуть из двери и отправиться в школу. Доехав до склада, она еще издали замечает бригадира господина Гроота, вышедшего на порог, чтобы выкурить самокрутку. И вместо того чтобы подняться по лестнице, она перекидывет через плечо ремешок ранца и подходит к нему.
— Извините, господин Гроот, можно к вам обратиться? — Гроот медлит в нерешительности, но Анна не собирается ждать отказа.
— У вас тут работал парень по фамилии Хукстра. Вы говорили,
— Я такое говорил? — удивляется Гроот.
— Думаете, он был членом НСД?
— Мальчишка? Нет. Нет, насколько я знаю.
— А его отец?
Гроот сосредотачивается на самокрутке, оглядывая поверх нее канал.
— Я знаю, что на складе работали члены партии, господин Гроот, — заверяет его Анна. — И я знаю, что их нанимали по распоряжению моего отца. Это ни для кого не тайна, так что не беспокойтесь, что вы можете кого-нибудь подвести.
Бригадир пожимает плечами. Потом кивает.
— Точно, у Хукстры был даже партийный номер. Но дело не в этом.
Он снова замолкает.
— А в чем?
Бригадир молча курит.
— Господин Гроот?
Он поворачивается к ней, словно размышляя, стоит ли продолжать разговор.
— Может, вам лучше спросить у папы?
— Он не любит говорить на эту тему. Обо всем, что происходило во время войны. Для него это слишком мучительно. А я думаю, что правду знать надо.
— Может быть, — говорит Гроот. — Я просто не люблю распространять сплетни.
— Пожалуйста. Я никому не скажу об этом ни слова. Но сама хочу знать.
Гроот выпускает длинную струйку дыма.
— У нас была проблема. Кто-то подворовывал, — с тяжелым вздохом произносит он. — Во времена, когда всем еще заправлял ван Маарен. Кто-то воровал пряности. Сказать по правде, я больше всех подозревал в этом самого ван Маарена, но тот говорил, что приглядывает за одним работником. Его звали Дреесон. Не самый худший, когда был трезв. Но Дреесон был таким же пьяницей, как и Хукстра. И он с ним как-то схватился прямо на рабочем месте. А по какой причине, мне неизвестно. Думаю, Дреесон хлопнул пару ершей во время обеденного перерыва и сказал что-то Хукстре, от чего тот взвился. Дошло до рукоприкладства, и мне пришлось разнимать их, после чего я отправил по домам обоих. На следующий день Хукстра пришел на работу, а Дреесон нет. Ни в тот день, ни потом. Прошло немало времени, прежде чем до нас дошли вести: Дреесон с женой прятали своего мальчишку, чтобы тот не попал в трудовую армию. Пока Зеленая полиция не нагрянула к Дреесонам за полночь и все не было кончено. Замели всю семью.
Анна чувствует, что у нее пересохло горло.
— И вы думаете, что Хукстра… Хукстра сдал их?..
— Да ничего я не думаю, — отвечает Гроот. — Но сказать по правде, Хукстра любил хвастать своими связями. Он даже размахивал пропуском, который, по его словам, получил от какого-то гестаповца с улицы Эвтерпестраат. — Бригадир пожимает плечами. — Никто не знает, настоящий то был пропуск или нет. Он же был пьяницей. Может, все это только сплетни. Но драку с Дреесоном я помню. А у Хукстры, если его задеть, характер был дьявольский.
— И что с ним стало, с Хукстрой, после освобождения? — не успокаивается Анна.
— Не могу сказать. Это была последняя зима войны. Он стал заступать на свою смену пьяным вдрызг, и ван Маарен дал ему пинка под зад.
— А вы все же взяли на это место его сынка?
— Я подумал, что несправедливо судить о сыне только по его отцу. Вот и дал ему шанс, когда он сюда пришел просить работу.
Бригадир говорит тоном, дающим понять, что разговор с хозяйской дочкой пора заканчивать. Потом кричит на одного из рабочих, поворачивается к ней спиной и давит башмаком сигарету.