Аннелиз
Шрифт:
Пим сглатывает ком. Закрыв дверь, он садится в свое кресло — мягкое, роскошно скрипящее кожей. Но он сидит в нем, как на мине, которая может взорваться в любой момент. Его глаза влажны.
— Анна… — шепчет он. Это мольба.
— Как ты мог, Пим?
Ее отец вздыхает. Потом повторяет ее имя.
— Анна, пожалуйста, ты должно попытаться понять. Была война.
— Какое тут может быть оправдание? Ты! Еврей! Еврей! И ты наживался, торгуя с убийцами нашего народа! С убийцами наших соседей! Нашей семьи!
— Анна, не говори того, чего не сможешь взять назад, — тихо предупреждает
Но гнев Анны не ослабевает.
— Ты сделал нас преступниками, которые наживались на войне. Ты брал деньги у тех, кто планировал нас уничтожить. А теперь правительство собирается включить нас в списки для депортации.
— Нет, Анна.
— Они же включили в них господина Нусбаума. А он был неповинен. Он не совершал преступлений.
— Вернер Нусбаум сам создал для себя проблемы, — горячо возражал Пим. — Я предупреждал его, чтобы он платил налоги, какими бы чудовищными они ему ни казались, и не наживал себе лишних врагов. Но он упрямился. Он был упрям с того самого момента в бараках, когда я с ним познакомился, и он не желал меня слушать.
— По крайней мере, он остался верен своим убеждениям.
— Так, значит, я совершил ошибку, да? — взрывается Пим. — Возможно, совершил. Но в тот критический момент я считал, что поступаю правильно. Я продавал вермахту пектин? Несколько сотен бочонков специй? Я думал, что тем самым защищаю нас! И если я был неправ, если я совершил грех, то исправить его я уже не могу. Мы можем сожалеть в своем сердце, но наши сожаления не в силах изменить прошлое.
— А мама знала? — резко спрашивает Анна.
Пим замолкает. Упрямо смотрит куда-то. Потом отвечает:
— У меня не было тайн от твоей матери.
Стук в дверь, и в кабинет входит Дасса с откровенно недовольным выражением лица — на работе она редко себе такое позволяет.
— Что тут происходит? Мы слышим ваши голоса от входной двери.
— А как насчет нее? — спрашивает Анна. — От нее у тебя тоже нет тайн? Она в курсе твоих сделок с немецкими убийцами?
На этот раз Анна застает Дассу врасплох. Ее мачеха бледнеет. Она плотно закрывает за собой дверь.
— Ты ей рассказал? — спрашивает она.
— Дасса, пожалуйста, тебе нет нужды вмешиваться…
— Нет нужды? А мне кажется, что такая нужда как раз есть, — говорит Дасса.
— Дочка, — взывает Пим, а Анна кричит в ответ:
— Не называй меня так! Я больше не хочу быть твоей дочерью!
Если бы у нее был кинжал и она пронзила бы его грудь, Пим не выглядел бы ужаснее. Его лицо стало белым.
— Пошла вон! — говорит Дасса убийственным тоном. — Убирайся. Ты хотела быть
Но прежде чем Анна успевает отреагировать, она слышит стук, и в двери образуется щель, в которую просовывает голову Мип.
— Извините, что я вас прерываю, — говорит она. — Анна, к тебе пришла какая-то дама.
— Дама?
— Да. Я думаю, тебе нужно с ней встретиться.
С лихорадочно бьющимся сердцем Анна покидает отца и следует за Мип в контору. Там, у входной двери, стоит женщина — высокая, стройная, с лебединой шеей. Темные с редкой сединой волосы собраны в пучок. Правую руку она держит в кармане длинного бежевого плаща. Усталые глаза улыбаются.
— А вы, должно быть, Анна, — говорит она, делая шаг вперед. — А меня зовут Сетске Беек-де Хаан. Хотя, как я понимаю, вы знаете меня больше по псевдониму Сисси ван Марксфелдт.
33. Примирение
И застроятся потомками твоими пустыни вековые: ты восстановишь основания многих поколений, и будут называть тебя восстановителем развалин, возобновителем путей для населения.
Солнце сияет над площадью, блестит на проводах трамвайных контактных линий. Краснокирпичное здание элегантно изогнуто латинской буквой «L».
Уж не направляет ли ее рука Бога? Не может же быть, чтобы после чудовищного выяснения отношений с Пимом, сам Бог решил предложить ей выход? И по какой причине? Наверное, она просто Ему надоела. Наверное, Царя Вселенной просто затошнило от ее вечного нытья и Он решил прекратить его, послав ей доброго ангела в виде Сисси ван Марксфелдт. Может ли быть такое? Она слышит, как бьется ее сердце.
— Госпожа Беек, — начинает Анна, но та ее прерывает:
— Нет, пожалуйста, называйте меня Сисси.
— Сисси, — повторяет Анна. — Не знаю даже, что сказать. Господин Нусбаум говорил, что вы были друзьями. Честно говоря, я до сих пор не уверена, что это — не сон.
Сисси вздыхает.
— Меня очень опечалил уход нашего друга Вернера, — говорит она. — Какой ужасный конец. Я не пришла на похороны. Собиралась, но, когда подошло время, не смогла себя заставить… — Она продолжала уже тише: — Он был очень добрым человеком. До войны был период, когда Вернер очень помог мне. Я часто посылала ему черновики своих сочинений, и он всегда проявлял к ним внимание и такт. Он был очень доброжелательным. — Она улыбается. — Хотя не терпел лености или половинчатых решений. По-моему, он ощущал себя наиболее полезным, когда работал с авторами. С писателями вроде меня, уже добившимися какой-то меры успеха, но главным образом с начинающими — молодыми и талантливыми. — Сисси смотрит Анне прямо в лицо. — Он считал вас большой находкой, Анна.