Античные цари

Венгловский Станислав Антонович

Обо всем этом можно лишь строить какие-то умозрительные догадки.

Когда же в последний раз содрогнулась желтая земля, когда погасли затем погребальные костры, утихли, наконец, голоса состязающихся атлетов и прекратился стук быстроколесных колесниц и повозок, – сыновья покойного начали готовиться к новому походу.

Собрав все необходимое, по их расчетам, войско, – они повели его за слишком высокие горы, осаждать Афины, изгонять оттуда лысого Метиона и его упрямых, многочисленных сыновей.

Надо прямо сказать, затея эта полностью удалась.

То

ли Метион растерял уже свою былую бдительность и нисколько не думал, что возмездие способно отыскать его через столько лет, то ли силы его сыновей оказались не столько уж грозными, – но на афинском Акрополе уселся новый, вполне законный царский наследник.

Имя нового царя, как уже догадался наш смышленый читатель, звучало вполне знакомо ему: Эгей.

Однако он не был настоящим сыном недавно усопшего Пандиона.

Очевидно, Эгей стал самым подходящим кандидатом на царский престол то ли из-за собственной удали, то ли по причине своего старшинства среди братьев, а то и в силу прямого отцовского завещания.

Короче говоря, он был лишь приемным сыном старика Пандиона…

Как бы там ни было, а все же остальные братья вынуждены были ему подчиниться, в глубокой тайне досадуя, что судьба так благосклонно обошлась с приемным сыном Эгеем, что он остался в живых во всех проведенных ими сражениях.

Есть предположение даже, будто особое недовольство выражал по этому поводу сводный брат Эгея – Паллант, в самом деле – родной сын почившего Пандиона.

Недовольство Палланта, его тайные, воистину страстные надежды, нашли еще более четкое и более яркое свое выражение, после того, как Эгей женился, а детей у него, по-прежнему, так и не появлялось.

Семейство же самого Палланта разрасталось с удивительной быстротою: вскоре в нем насчитывалось уже пять десятков одних только сыновей!

У Палланта, конечно же, было много жен. Его примеру последовал и Эгей, обзаведясь также второй супругой. Но положение с наследником не изменилось и после второго брака: детей у Эгея не было по-прежнему.

Конечно, после этого Паллант и все его сыновья стали поговаривать о своем, вполне законном праве претендовать на аттический трон уже после совершившейся смерти Эгея.

Им оставалось теперь дожидаться этой, такой желанной им смерти и решить между собой, кому же усесться на трон, если уж и не самому Палланту, то кому-либо из его многочисленных сыновей, так называемых Паллантидов.

Совсем отчаявшись, Эгей отправился в Дельфы к оракулу сребролукого бога Аполлона, чтобы спросить его о причине своей, такой закоренелой бездетности.

Пифия дала ему слишком загадочный ответ, смысл которого Эгей так и не разгадал, даже не совсем и понял. Ответ ее сводился к тому, что афинский царь не должен даже помышлять о каких-либо женщинах, пока не возвратится в свои родные края…

Что же из этого?

Расстояние от Дельф до Аттики, вплоть до самих Афин, – не бог весть и какое, даже для тех, патриархально сказочных времен.

Эгей преодолел его в кратчайшие сроки, в точности выдержав все указания оракула,

однако не заподозрив никаких перемен в своей и без того уже слишком незадачливой личной судьбе.

Лишь какое-то время спустя, кто-то подсказал ему, либо же он сам додумался до такого, да только решил он наведаться к своему старинному другу, к царю Питфею, владевшему городом Трезеном.

Этот Питфей приходился сыном знаменитому Пелопу, тому самому, по имени которого называется теперь весь полуостров – Пелопоннес; а еще – он был сыном Гипподамии. Впрочем, нам о нем предстоит толковать особо.

О самом Питфее современники говорили, что он владеет пророческим даром и всю волю богов понимает с полунамека.

Сам город Трезен находился уже за сверкающей своей синевою водами Саронического залива, за упоминаемым нами островом Эгиной, а затем – и за маленьким островком Калаврией.

Этот городок очень долго носил имя морского бога Посейдона, долго славился своим великолепным портом, называемым в старину неким загадочным словом – Погон.

На этот раз Питфей внимательно выслушал гостя, попивая вместе с ним благодатное вино, похожее скорее на искрящийся нектар, употребляемый исключительно высокими небожителями.

Очевидно, пирующие засиделись до поздней ночи, но никакого совета в продолжении всей беседы Питфей так и не обронил, хотя сразу же понял, что стоит за полученным оракулом старой Пифии.

Эгею, заключил, в свою очередь царь Питфей, суждено стать отцом великого героя, сродни величайшему удальцу Гераклу, слава которого отныне гремит по всей Элладе. А коли так, решил этот правитель, то неплохо было бы породниться с ним, ничего об этом не ведающим счастливчиком.

– Что же, – где-то под утро сказал хозяин. – Теперь тебе пора отдохнуть. Ступай в свою опочивальню.

Когда на утро Эгей проснулся, то из разговора со своим старинным другом ему сразу же стало понятно: прошедшей ночью он ласкал вовсе не молодую податливую рабыню, как это было в обычаях тех времен, – но дочь своего приятеля, красавицу Этру, к которой сватались многие греческие герои, вот хотя бы Беллерофонт [8] !

8

О Беллерофонте мы будем также говорить, в пределах этой книги.

Открывшееся обстоятельство нисколько не смутило Эгея, но лишь заинтриговало его.

В гостеприимном Трезене он провел довольно продолжительное время, вполне достаточное для того, чтобы удостовериться: юная царевна уже носит в своем лоне будущего наследника афинского престола!

Перед своим отъездом из Трезена Эгей повел Этру на берег шумного моря. Убедившись, что их никто не видит и не слышит, Эгей снял с себя свой тяжелый меч и богато украшенные сандалии. Затем приподнял огромный замшелый камень и положил все это в образованное самой природой небольшое углубление и снова опустил камень на его прежнее место.