Антигитлеровская коалиция — 1939: Формула провала
Шрифт:
В 1937—1938 гг. руководители восточных воеводств наметили ряд мер по усилению полонизации непольского населения. На совещании воевод и командующих корпусами восточных воеводств 24 апреля 1937 г. в Гродно выступавшие призывали к «усилению польского элемента» в восточных воеводствах путём подрыва влияния православной церкви, усиления католицизма, усиления польского образования и культуры, а также польской колонизации. По словам участника совещания, генерала бригады Чеслава Ярнушкевича, «нужно любой ценой усилить польский элемент. Польская культура должна доминировать на восточных землях. Только она оставила тут глубокий след, в то время как московщина — лишь налёт»[169].
В национальной политике польская администрация прибегала к принципу «разделяй и властвуй». Это проявилось в административной изоляции Восточной Галиции с её развитым украинским движением
В конце 1930-х гг. польские власти закрыли ряд белорусских организаций, отстаивавших права белорусского меньшинства. Белорусский национальный комитет в Вильно 12 мая 1935 г. констатировал «крайне тяжёлое положение белорусского народа под властью Польши»[170]. В 1936 г. были закрыты Белорусский институт экономики и культуры и Товарищество белорусской школы. В 1938 г. городские власти Вильно приостановили деятельность Белорусского национального комитета на основании того, что эта организация «стремилась к созданию независимого белорусского государства и к отрыву от Польши её восточных земель»[171].
Полный разгром белорусских обществ и образования к концу 1930-х гг., тем не менее, не удовлетворил Варшаву. 23 июня 1939 г. в секретном докладе в МВД Польши белостокский воевода Генрик Осташевский констатировал, что «сейчас можно ещё белорусов ассимилировать, но в этом направлении у нас почти ничего не сделано, а если и сделано, то очень мало»[172]. Таким образом, колоссальный объём мер, предпринятых польскими властями для полонизации белорусов, представлялся белостокскому воеводе недостаточным. Он указывал, что «белорусское население подлежит полонизации. Оно представляет собой пассивную массу без национального сознания, без государственных традиций… Надо, чтобы оно мыслило по–польски и училось по–польски в духе польской государственности»[173]. Здесь же Осташевский выражал сожаление в связи с «давними русскими симпатиями» белорусов, которые поддерживаются «православным духовенством, русскими националистами и советской пропагандой»[174]. Вместо этого, по словам Осташевского, у белорусов необходимо «выработать симпатии к Польше» путём усиления польской пропаганды и инвестиций «в народное образование, транспорт и здравоохранение»[175]. Подобным образом высказывались и другие польские политики.
Формы и интенсивность полонизации в конце 1930-х гг. отличались в зависимости от специфики восточнославянского населения различных регионов Польши. Белорусы признавались польскими властями податливыми польскому культурному влиянию. На территории воеводств с белорусским населением Варшава проводила системную полонизацию административными методами.
В стратегически важных внутренних областях с украинским населением польские власти прибегали к репрессиям и силовым методам. В 1938 г. на Волыни был свернут так называемый «Волынский эксперимент», направленный на частичное удовлетворение культурных запросов украинского населения и его интеграцию в польскую общественно–политическую жизнь. Инициатор эксперимента воевода Генрик Юзевский был отозван, и началась кампания «усиления польскости». Она проявилась в нескольких волнах «пацификации», выражавшейся в массовых облавах и арестах. Акции «пацификации» на Волыни имели место в 1935 и в 1938-1939 гг., когда было арестовано более 700 человек. В результате многочисленных судебных процессов к июню 1939 г. 207 волынских членов ОУН были приговорены к тюремному заключению на срок от 1 до 13 лет. В концлагере в г. Берёза–Картузская «к началу сентября 1939 г. из 7 тысяч новых заключённых 4,5 тысяч и были украинцами»[176].
В Восточной Галиции к «пацификации» украинского населения путём массовых облав и арестов польские власти прибегали с 1930 г., что было реакцией на саботаж и террор со стороны украинских националистов[177]. С середины 1930-х гг. Варшава проявляла растущее беспокойство сотрудничеством украинских националистов со спецслужбами нацистской Германии. 15 июня 1934 г. в центре Варшавы боевик ОУН смертельно ранил министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого, что стало самым резонансным терактом украинских националистов. В марте 1939 г. правительство Польши, обсудив «украинский вопрос», подготовило
На Холмщине и в южном Подляшье в составе Люблинского воеводства, где проживало православное украинское население, польские власти, опираясь на полицию и армию, в 1938 г. развернули масштабную акцию по уничтожению православных храмов. Этот шаг объяснялся «изначальной польскостью» данных земель, а наличие здесь православного населения трактовалось как наследие русификаторской политики России. Акция по ликвидации православных церквей на Холмщине и в Подляшье, начатая в мае 1938 г., привела к уничтожению как минимум «127 православных храмов в этом регионе. Драматизм происходившего усиливался крайней грубостью и высокомерным отношением властей к населению. Потери для населения были особенно велики, поскольку уничтожаемые церкви часто были единственными храмами в селе. Не учитывалось и то, что ряд церквей представлял собой историческую ценность»[180]. Религиозные и национальные чувства местного населения часто подвергались демонстративному глумлению со стороны официальных лиц, оставив глубокую травму в исторической памяти коренного населения. Данная акция не была инициативой только местных властей, «напротив, это являлось элементом последовательной политики государства, запланированной на много лет»[181].
Брутальные действия польских властей, направленные на ликвидацию православной церкви в Подляшье и на Холмщине, вызвали критическую реакцию международной общественности и украинской диаспоры. Отголоски кампании по ликвидации православных церквей в Подляшье докатились до западнобелорусских земель. По решению властей были разрушены православные храмы в Гродно и в Белостоке под надуманным предлогом, что они не вписывались в план развития этих городов[182]. Кирпич от разрушенного в Гродно храма Александра Невского, представлявшего архитектурную ценность и являвшегося «одним из красивейших в городе», власти использовали для строительства зоопарка[183].
Характеризуя положение белорусов в Польше в конце 1930-х гг., чехи отмечали их деморализацию, констатируя, что «белорусы не могут добиться справедливости у польских властей»[184]. По мнению пражского журнала «Словански пршеглед», «ни польские власти, ни польская общественность не сотрудничают с белорусской общественностью. Белорусы как народ в Польше бесправны»[185]. «Ориентация польского правительства на решение белорусской проблемы путём ассимиляции белорусов оказалась противоречащей интересам государства… Не только советская пропаганда, но и практическая политика властей усилили среди белорусского населения тенденции радикальной антигосударственной оппозиции»[186], — отмечает польский историк из Белостока Евгений Миронович.
Сказанное в статье в значительной степени объясняет поведение населения Западной Беларуси и Западной Украины, восторженно встречавшего части Красной армии 17 сентября 1939 г. «Население встречает нас как освободителей. Мы проходили мимо сел, украшенных красными флагами, — вспоминал участник событий полковник Александр Мисюрёв о вступлении подразделений Красной армии в западнобелорусский город Новогрудок. — На домах были вывешены лозунги: “Спасибо товарищу Сталину за освобождение Белоруссии от польского ига”. Девушки дарят красноармейцам букеты цветов. Эти дни стали для населения радостным праздником»[187].
Начальник агитационной машины ЦК КП(б)Б М. М. Фридман, объехавший ряд городов Западной Беларуси в период с 24 сентября по 26 октября 1939 г., сообщил в отчёте, что их агитационную группу «во всех местечках с восторгом приветствовали, благодарили Советскую власть за освобождение от ига капитала и польских панов.»[188] Подобное поведение было яркой, убедительной и при этом весьма неутешительной для польских властей спонтанной оценкой населением национальной политики Варшавы в межвоенный период.