Антигитлеровская коалиция — 1939: Формула провала
Шрифт:
На страницах газет фактически одобрялся курс, проводимый в отношении СССР польским руководством. А он отрицал какое–либо тесное сотрудничество в деле международной безопасности. Такое отношение в значительной степени обосновывалось внешнеполитическими амбициями Варшавы, претендовавшей на то место, которое в годы Первой мировой войны занимала Российская империя. Срыв англо–франкосоветских переговоров и заключение советско–германского договора о ненападении воспринимались как лишнее свидетельство в пользу востребованности Польши западными державами и полная дискредитация своего главного конкурента в борьбе за место основного партнёра Великобритании и Франции на востоке Европы.
Оценивая позицию Германии, публицисты подчёркивали, что Берлин будет шантажировать государства Западной Европы в надежде на новый Мюнхен. Однако, заключив договор с СССР, нацисты окончательно скомпрометировали идеологические
Польские публицисты полагали, что советско–германские соглашения являются внешней демонстрацией, которая может угрожать независимости прибалтийских государств, но не Польше. При этом авторы ведущих газет были убеждены в том, что СССР получил по сравнению с нацистской Германией больший дипломатический выигрыш. Пресса всех оттенков общественно–политической мысли по–прежнему возлагала свои надежды на союз с Великобританией и Францией. В её глазах советско–германское соглашение окончательно скомпрометировало СССР перед лидерами Западной Европы, подтвердив необходимость их союза с Польшей.
Несмотря на негативный образ СССР в польском общественном мнении, немецкая военная угроза воспринималась как многократно более существенная. Например, на страницах консервативного «Слова» и «Голоса народа» Советский Союз трактовался скорее как колосс на глиняных ногах, чем реальная угроза польской независимости. Подписанное в Москве 23 августа 1939 г. соглашение тонуло в многочисленных сообщениях о вооружённых стычках и провокациях на польско–германской границе, публикациях о решительных заявлениях британских и французских высших должностных лиц в знак солидарности с Польшей.
РАЗВИТИЕ ПРАВОКОНСЕРВАТИВНЫХ ИДЕОЛОГИЙ И РЕЖИМОВ В ПОСТВЕРСАЛЬСКОЙ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ НАКАНУНЕ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Константин Софронов, Дмитрий Суржик
…Когда нравится смотреть на страдания — или даже просто неудобства другого человека — это и есть фашизм… Но для вас, хорошо образованного, я уточню: это и есть настоящий национал- социализм…
Юлиан Семёнов. «Приказано выжить»
Традиционная для советской историографии точка зрения, что в результате провала многочисленных попыток СССР создать антимилитаристский блок Москва была вынуждена пойти на заключение с Берлином договора о ненападении и других соглашений, на наш взгляд, не устарела. В то же время факторы, двигавшие главными действующими лицами политики умиротворения, как представляется, нуждаются в уточнении. Опасения «красной угрозы», бытовавшие в англо–французской политической и экономической элите тех лет, и желание создать новый «санитарный кордон», а то и вовсе канализовать гитлеровскую агрессию на Восток против Советского Союза, без сомнения, имели определяющий характер. Но значительную роль во внутренней и внешней политике многих европейских государств играло широкое распространение, можно даже сказать, болезнь правого радикализма.
Истоки правого радикализма
Оксфордский профессор Роджер Гриффин назвал ХХ столетие веком фашизма, и на это у него имелись серьёзные основания. Выросший из крайне правых течений, правый радикализм воплотил в себе все идеи недавней европейской общественно–политической, философской и геополитической мысли. Совмещённые с национальным колоритом, они стали цельной идеологией, весьма привлекательной для власти и капитала не только в прошлом, но и в настоящем.
В обобщённом виде праворадикальная[249] идеология строится на вождизме, национализме, милитаризме, ксенофобии, шовинизме, этатизме, антилиберализме, антикоммунизме. Вследствие двух последних сами правые радикалы часто представляют свою идеологию как «третий путь»: не капитализм и не социализм. Однако в действительности это был не «третий путь», а разновидность государственно–монополистического капитализма, переход к которому вызвало обострение социально–экономических проблем. Напомним определение фашизма, данное видным болгарским политиком Георгием Димитровым в 1935 г.: «Фашизм — это открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала. Фашизм — это не надклассовая власть и не власть мелкой буржуазии или люмпен–пролетариата над финансовым капиталом. Фашизм — это власть самого финансового капитала. Это организация террористической расправы с рабочим классом и революционной частью крестьянства и интеллигенции. Фашизм во
Впрочем, правые радикалы опирались не только на поддержку финансово–промышленных элит[251]. Широко распространившиеся в странах Центральной и Восточной Европы в межвоенный период правоконсервативные политические учения и практики имели глубинную идейную основу, сформировавшуюся из амальгамы теорий XIX в., под влиянием актуальных для постверсальского мира проблем.
Одной из таких основ являлся антинаучный ответ консервативной философии на механистически–эволюционный, материалистический вызов науки XIX в. В противовес материалистическому знанию консервативная философия развивала идеи витализма и «эфира» — души, некоей всеобщей «жизненной силы» (витализма), присущей не всем, но избранным. В роли этих избранных европейские писатели того времени предлагали европейские имперские народы. Об этом — «Бремя Белого человека» Редьярда Киплинга, «Опыт о неравенстве человеческих рас» Жозефа Артура де Гобино, и такой же лженаучный труд «Ариец и его роль» Жоржа Ваше де Лапужа, в котором наследственность переплетается с социал–дарвинизмом. Дальнейшее развитие «ариософия» получила в книге английского интеллектуала и ярого германофила Хьюстона Стюарта Чемберлена «Основания XIX столетия». Эта книга «поднимает на щит» агрессивную политику кайзеровской империи, требует оградить Европу от влияния семитских народов и искусственно сформировать арийскую расу — будущую владычицу мира.
Расширенная трактовка социал–дарвинизма в молодой Германской империи смыкалась с культом белой расы. Созданная в 1871 г., когда колонии уже были в основном поделены, она вела особенно амбициозную и агрессивную внешнюю политику, буквально «расталкивая локтями» старые европейские империи. В этом правительство поддерживал Пангерманский союз, который находил искомый Х. С. Чемберленом арийский народ в немцах.
Событием, которое объединило идеи всех этих авторов воедино, сформировав на их основе новые политические течения, стала, безусловно, Первая мировая война. Она имела целый ряд важнейших последствий, до сих пор мало оценённых исследователями, но очень важных с позиций идеологии молодых постверсальских государств. Вместе с падением трёх европейских империй рухнули пестовавшиеся десятилетиями ранее мечты о создании колониальных держав со столицами в Берлине, Вене, Риме (а по их примеру — в Бухаресте, Будапеште, Софии). Вместе с распадом многонациональных империй возникли новые национальные государства, в которых представители бывшей титульной нации (например, немцы) оказались на положении национальных меньшинств. То есть ситуация изменилась с точностью до наоборот.
Ещё одним следствием «блестящего имперского века Европы» было распространение спиритуализма и теософии — попытки впитать и осознать мистические практики даосизма и ламаизма. Однако на деле его представители возвращались к языческому обожествлению природы (пантеизму). Одной из форм этого неоязычества стала философия жизни (философия бытия по Мартину Хайдеггеру). Она стремилась уйти от многовекового конфликта западно–христианских церквей со светской властью, примером которой может служить борьба Берлина и Рима против политической роли Святого престола в ходе объединения Германии и Италии в XIX в. Представители витализма, и особенно ярко Фридрих Ницше[252], пытались найти опору в целостном представлении жизни как динамики, как воли к жизни, присущей всем живым организмам, и отказаться от посреднической роли христианства. Локальное ранее, это «бегство от окружающего мира» (эскапизм) стало массовым явлением в долгие месяцы позиционных боёв Первой мировой войны. Причём влияние этого «бегства души на Восток» было намного шире, если вспомнить самочинно нарисованные свастики на касках кайзеровских солдат, свастики на «керенках» и свастики, оставленные императрицей Александрой Фёдоровной на стенах Ипатьевского дома.
«Моду на язычество» среди правых радикалов оформил и закрепил в книге «Языческий империализм» итальянский идеолог фашизма Юлиус Эвола. Мировая история представлялась им в виде спирали, однако каждый новый её уровень — это виток вниз, то есть деградация, причина которой, по словам Эволы, — в «семитизации греко–романского, а впоследствии и всего нордического мира, произошедшая по большей части за счёт распространения христианства»[253]. Сочетая мистическое представление о Востоке с «ариософией», Эвола указывал местонахождение этой прародины сверхчеловека — мифическая северная страна Туле, давшая название одноимённой оккультной организации, которая внесла крупный вклад в идеологию НСДАП и Третьего рейха.