Антигитлеровская коалиция — 1939: Формула провала
Шрифт:
Таким образом, Англия и Франция, оставаясь верными своей политике «умиротворения» и не подготовившись к действительной войне с Германией, упустили уникальный шанс совместно с Польшей зажать Германию в тиски войны на два фронта и уже в сентябре 1939 г. нанести ей решающее поражение. Однако вместо этого при фактическом невмешательстве западных союзников была разгромлена Польша. Можно по–разному объяснять позицию Англии и Франции, но никуда не уйти от того факта, что союзники бросили Польшу на произвол судьбы. Причём, как теперь известно, эта позиция Лондона и Парижа не была какой–то импровизацией, возникшей под влиянием событий. Нет, это была заранее сформулированная и неуклонно проводимая в жизнь стратегическая линия англофранцузских союзников, определявшаяся политикой «умиротворения» Германии. В итоге, «отказавшись воспользоваться сложившейся в самом начале войны обстановкой, западные державы не только покинули в беде Польшу, но и ввергли весь мир в пять лет разрушительной войны»[479].
Майкл Джабара Карлей [480]
В декабре 1939 г. в британском правительстве было принято решение о публикации правительственного доклада о советско–франко–британских переговорах, проходивших весной и летом того года, целью которых было формирование антинацистского союза[481]. На этом фоне только что разразилась советско–финская война, и общественное мнение в Великобритании было взбудоражено. Доклад выполнял в том числе и пропагандистскую функцию: он должен был поддержать враждебное отношение общества к СССР и увеличить поддержку властей Великобритании и Франции в войне против нацистской Германии. Форин офис также воспользовался случаем, чтобы по–своему ответить на неудобный вопрос о причине срыва переговоров с СССР. Провал злополучных переговоров привёл к заключению пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом, после чего нацисты вторглись в Польшу, не опасаясь вмешательства Советов. А без их помощи Великобритания и Франция едва ли могли чем–то существенно и оперативно помочь осаждённой Польше.
Начало войны настолько потрясло Европу, что правительство Великобритании было вынуждено объясниться и не нашло ничего лучше, чем возложить вину на Советский Союз.
Но действительно ли ответственность несёт советская сторона? Чтобы ответить на этот вопрос, мы представим читателям краткую ретроспективу трехсторонних переговоров, проходивших с марта по август 1939 г. Чтобы восстановить ход событий, мы собрали огромную выборку как опубликованных, так и неопубликованных документов из архивов трёх государств. Последними были рассекречены советские архивы. Документы поступали из различных источников, однако наиболее важные — из Народного комиссариата иностранных дел (НКИД). С начала 1990-х гг. постепенно, хотя и бессистемно, открывались фонды Архива внешней политики Российской Федерации (АВП РФ). И все же значительная часть документов, как из ранее опубликованных, так и неопубликованных, цитируется в данной статье впервые. Они помогают лучше понять советскую позицию по ключевым событиям весны и лета 1939 г.[482]
I
К началу англо–франко–советских переговоров (также известных как Московские переговоры) в конце марта 1939 г. Европа уже находилась в кризисе.
Нацистская Германия только что оккупировала Прагу, не встретив сопротивления, и дышащая на ладан Чехословакия перестала существовать как государство. Ещё неделю спустя немецкие войска захватили Мемельский край в Литве — и снова без единого выстрела. Общественность Великобритании и Франции была встревожена. Неотвратимость войны становилась очевидна. Как можно было остановить агрессию Германии? Как можно было обеспечить мир в Восточной Европе? Вопросов было куда больше, чем ответов.
В 1935 г. был подписан Франко–советский пакт о взаимопомощи, но оказалось, что он не стоил и выеденного яйца. В течение пяти лет советские дипломаты безуспешно пытались выстроить систему коллективной безопасности в Европе[483]. Можно ли было преодолеть многолетние разногласия и в последний момент прийти к соглашению?
Перед Францией и Британией встала дилемма. До этого правительства обоих государств придерживались политики умиротворения, что привело к разделу Чехословакии в результате Мюнхенского сговора 1938 г.[484] Даже в начале 1939 г. Лондон и Париж все ещё полагались на политику умиротворения, хотя против уже выступала пресса и парламентская оппозиция. Такое упорство объяснялось нежеланием сотрудничать с СССР против нацистской Германии. В декабре 1938 г. министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп посетил Париж для подписания нашумевшей франко–германской декларации с целью «поддержания мирных и добрососедских отношений». Во французской прессе правого толка открыто (а в правительственных кругах шёпотом) обсуждалась возможность нарушения договорных обязательств с Польшей и СССР. В начале 1939 г. делегации из Франции и Британии были посланы в Берлин для проведения торговых переговоров[485].
Верхи Англии и Франции ненавидели Советский Союз и боялись его. И все же полного единства мнений не было и среди них. Редкие «белые вороны», как выразился о них один советский дипломат, выступали за союз с СССР[486].
В Великобритании большей решительности от правительства требовала оппозиция в Палате общин — партии лейбористов и либералов. К ним присоединились и некоторые консерваторы. Уинстон Черчилль, тогда ещё никому почти не известный член парламента от Консервативной партии, утверждал, что без поддержки СССР Британия не сможет помочь ни действительным, ни потенциальным союзникам в Восточной Европе. Дэвид Ллойд Джордж, бывший премьером во время Первой мировой войны, поддержал Черчилля в Палате общин в требовании к Невиллу Чемберлену заключить договор с Советским Союзом. Чемберлен, как и другие консерваторы, был убеждённым советофобом. В 1924 г. консерваторы использовали так называемое письмо Зиновьева и идеологию «красной угрозы» на парламентских выборах в борьбе против партии лейбористов. В 1927 г. сторонники охранительно–консервативной политики добились разрыва дипломатических отношений с Москвой.
Даже в 1936 г. консерватор Энтони Иден, тогда ещё министр иностранных дел, не дал ходу потеплению отношений с советским правительством из–за коммунистической «пропаганды»[488]. Если бы все зависело от премьер–министра, переговоров с СССР не было бы вовсе. Однако на Чемберлена давили министры, причём если сначала они составляли меньшинство, то с нарастанием угрозы войны к ним присоединился практически весь кабинет. Они признавали: враг моего врага — мой друг. Красная армия могла моментально мобилизовать 100 дивизий, в то время как Британия в первые недели войны могла перебросить в Европу всего две. Опросы общественного мнения в Великобритании показывали широкое одобрение союза с СССР. В апреле 1939 г. один из таких опросов выявил, что 87% респондентов высказались за англо–франко–советский союз и только 7% — против[489]. И ничего удивительного. Сотня дивизий не могут оставить равнодушными, если у самих за плечами есть всего две. Безусловно, многие критики на Западе указывали на сталинские чистки как причину снижения советского военного потенциала. Чемберлен заявил, что Красная армия была не готова идти в наступление. Но разве готова была британская? Или французская? При этом военные атташе при посольствах Франции и Великобритании в Москве, которые лучше понимали положение, отмечали, что Красная армия постепенно восстанавливается после чисток и в состоянии дать отпор захватчикам. К маю 1939 г. даже Комитет начальников штабов Великобритании признал СССР ценным союзником, несмотря на любые недостатки.
И все же Чемберлена было не переубедить. На очередной работе знаменитого карикатуриста Дэвида Лоу премьер–министра толкали к линии с надписью «коллективная безопасность», но тот сопротивлялся всеми силами. В мае вышла карикатура с Чемберленом, сидящим на упрямой лошади по кличке «Англо–русс», которую никак было не сдвинуть с места[490]. Если даже Лоу понимал достаточно, чтобы нарисовать такие работы, значит, и все, имевшие хоть какое–то отношение к этой дипломатической ситуации, осознавали, кто тормозит переговоры с Москвой. Да и Чемберлен своей позиции не скрывал. В письме к своей сестре Иде он писал: «Борьба на каждом заседании парламента не добавляет мне сил… а тяжелее всего из–за Уинстона… он звонит буквально каждый час». Второе место после Черчилля в списке политиков, раздражавших премьера, занимал Ллойд Джордж, подначивавший оппозицию «постыдной верой в то, будто Россия — ключ к нашему спасению»[491].
Об отношении Британии и Франции к СССР весной 1939 г. известно достаточно, но намного меньше мы знаем о том, что думали о Британии и Франции в самом СССР. Как советское правительство относилось к происходящему по мере накала обстановки? Лучше всего позицию СССР можно описать словами «недоверие» и «скептицизм». Политика умиротворения агрессора, принятая Великобританией и Францией, и явный антисоветский настрой не могли понравиться членам партии, тем, кто, по крайней мере, уцелел в сталинских репрессиях. В начале 1938 г. М. М. Литвинов, нарком иностранных дел, весьма скептично относился к намерению Англии и Франции противостоять нацистской агрессии. Его коллеги по НКИД практически списывали со счётов слабую, напуганную Францию, «раболепно следующую лондонской указке» и идущую к «катастрофе»[492].