Антигитлеровская коалиция — 1939: Формула провала
Шрифт:
31 марта Чемберлен объявил в Палате общин о гарантиях безопасности Польши. За два часа до этого Галифакс встретился с Майским, чтобы рассказать о случившемся. Он показал Майскому заявление Чемберлена и спросил, какая реакция на него последует. Посол бегло просмотрел текст. «Мне трудно высказать какое–либо продуманное мнение… — сказал он. — В конце нет ясного указания, что Англия готова прийти на помощь Польше вооружёнными силами. Какой эффект это произведёт на Гитлера? Поверит ли он в серьёзность британских намерений? Не знаю. Может быть, и нет». И вдруг Галифакс спросил, может ли Чемберлен сказать, что советское правительство поддерживает заявление. Майского застали врасплох. «Я сразу понял, в чем дело, — записал он в своём дневнике. — Чемберлен хотел бы прикрыться от нападок оппозиции нашим именем».
«Я вас не совсем
«Галифакс смутился, — записал Майский. — И поспешил сказать: “Да, пожалуй, вы правы”. Он объяснил, что все получилось так из–за поляков, а не из–за того, что британское правительство не хотело советоваться с Москвой. Поляки противились любому участию СССР в серьёзных договорённостях с участием Польши»[522]. Но они были не единственным препятствием — другим был премьер–министр.
А в другом месте Лондона, в палате общин, Чемберлен пригласил на разговор Ллойд Джорджа. Это было несколько необычным жестом, поскольку премьер–министру не нравился этот «маленький беспринципный подлец», как он его однажды назвал[523]. Ллойд Джордж тоже имел на него зуб, и партийные организаторы считали, что премьеру бы стоило постараться его утихомирить. Он хотел обсудить британские гарантии Польше и узнать, как обстоят дела с Советским Союзом. Чемберлен сказал, что Румыния и Польша «создают трудности» и что Британия может зависеть от Польши, которая может служить в качестве потенциального второго фронта против Германии без советского сотрудничества. Ллойд Джордж отнёсся к этому со скепсисом и усмешкой: «Без СССР не может быть второго фронта. Без СССР гарантия Польше есть безответственная азартная игра, которая может кончиться очень плохо для нашей страны!»[524] Судя по отчёту Майского об этом разговоре, который пересказал ему, несомненно, Ллойд Джордж, Чемберлен не нашёлся с ответом, поскольку не мог сказать Ллойду Джорджу то, что позднее говорил в частной беседе с более благосклонными слушателями: союз с СССР он не поддерживал. К счастью, Польша сама дала ему удобное оправдание.
В тот же день в Москве Потёмкин позвонил Гржибовскому, чтобы подтвердить позицию Польши. По словам посла, они все ещё пытались поддерживать «политическое равновесие» между Германией и СССР: «Дальнейшая позиция Польши будет зависеть от Гитлера. Если его отношения к Польше примут явно агрессивный характер, колебаниям польского правительства будет положен конец.»[525]
В длинном послании Майскому Литвинов снова принялся за привычный бесстрастный анализ. «Чемберлен, вероятно, несказанно рад возможности делать такие ссылки и возлагать неудачу [четырехсторонней] декларации и аналогичных выступлений на Польшу и Румынию». И это было более или менее так. Он продолжал: «Англичане продолжают говорить Вам о каком–то блоке с участием СССР, а между тем никакой ясности нет относительно того, как они представляют себе этот блок и каковы будут его функции. По–видимому, они представляют себе это дело так, что сперва будет закончена консультация между Англией, Францией и Польшей, а может быть, и Румынией, причём будут вырешены основные моменты сотрудничества, распределены роли, а потом нам сообщат, какая роль выделена для нас».
«Если они так думают, то нельзя отказать им в наивности. Данное нами вчера опровержение газетных инсинуаций должно развеять всяческие иллюзии англичан по поводу нашей готовности принять любую роль, которую нам отведут на основании решений, принятых различными правительствами без нашего участия. Мы предпочтём, вероятно, не связывать себе руки».
Снова Литвинов употребляет «мы», что значит «Сталин и Политбюро». Но посмотрим, что он пишет дальше: предположим, Чемберлен считает, что Италия и Испания, а может, и Япония надавят на Гитлера, заставив его отказаться от его планов. Допустим, он полагает, что может запугать Гитлера, но кто поручится, что Британия действительно решится на войну с Германией? «Во всяком
«Решающее слово должны были сказать Чемберлен и Даладье, а не Бек. Не в первый раз Англия делает нам предложения о сотрудничестве и потом берёт их обратно, со ссылками на действительные или возможные возражения то Германии, то Японии, а теперь Польши, Для нас нетерпимо положение человека, которого приглашают в гости, а затем просят его не приходить ввиду того, что другие приглашённые гости не желают встречаться. Мы предпочли бы быть совершенно вычеркнутыми из списка приглашаемых. Поскольку Чемберлен посылает нам приглашения под давлением общественного мнения и пытается отыгрываться на общих декларациях о консультации, на разговорах с советским послом и т. п., Вам следовало бы не помогать ему в этом, Надо давать понять англичанам наше нежелание на такого рода “консультации” и “тесное сотрудничество”».
Затем Литвинов переходит к Франции, которая, «поскольку дело нас касается, как будто совершенно стушевалась, предоставив даже разговоры с нами одной Англии. За все это время Бонне только один раз, а именно 31 марта, неожиданно обратился к т. Сурицу с вопросом, какова будет наша позиция в случае нападения на Польшу и Румынию. При этом он не скупился, конечно, на общие фразы о намерении не игнорировать СССР, а наоборот, сотрудничать с ним и т. п.»[526]
Литвинов был раздражён. Он писал полпреду в Берлине: «Мы отлично знаем, что задержать и приостановить агрессию в Европе без нас невозможно, и чем позже к нам обратятся за нашей помощью [Британия и Франция], тем дороже нам заплатят. Мы относимся поэтому совершенно спокойно к шуму, поднятому вокруг так называемого изменения английской политики»[527].
И снова Литвинов пишет «мы».
Но как бы ни был раздосадован Литвинов, он не сидел сложа руки и ещё в начале апреля провёл несколько бесед с Гржибовским, указывая тому на враждебность Польши в отношении СССР и предупреждая об опасности, которую представлял для Польши Гитлер[528]. В то же время Майский, по–видимому, по собственной инициативе, через посредников предложил организовать приезд Литвинова в Лондон. В дневнике он записал, что план обдумывался правительством. В Форин офисе он поддержки не нашёл. Сэр Орм Сарджент, помощник постоянного заместителя министра, счёл идею неудачной, полагая, что она только вызовет взаимные подозрения и ни к чему хорошему не приведёт. «Надеюсь, мы не позволим надуманным обидам Майского и напускному недовольству Литвинова заставить нас действовать вопреки здравому смыслу».
«Согласен, — писал Кадоган, — лично я воспринимаю союз с Советами скорее как обузу, нежели приобретение». Менее категоричен был Галифакс: «При желании мы можем — и без особого ущерба — оставить их на нашей стороне»[529].
Так были ли советские «надуманные обиды» и «напускное недовольство» безосновательными? Что Чемберлен думал об англо–советском сотрудничестве? «Должен признаться в полном недоверии к России, — писал Чемберлен своей сестре Иде. — Я не доверяю её мотивам, которые представляются мне далёкими от наших представлений о свободе, а единственным намерением кажется желание всех перессорить»[530]. В том ли было дело? Литвинов ломал комедию, а Москва мечтала «всех перессорить»?
Суриц из Парижа сообщал, что Франция наконец трезво смотрит на вещи: нацистская Германия хочет расширить свои границы, и союзники ей не нужны. Сама Франция защитить себя не могла[531]. В начале апреля Бонне звонил Сурицу едва ли не ежедневно, чтобы узнать, нет ли вестей из Москвы, и подчёркивая необходимость сотрудничества. Даже Даладье уже негодовал из–за несговорчивости поляков. 7 апреля итальянские армии вторглись в Албанию. Суриц доложил, что видел Бонне «в состоянии полной прострации».