Антология осетинской прозы
Шрифт:
Батрби на всякий случай вынул из видавшего виды кожаного хурджина длинную волосяную веревку, обмотал вокруг локтя, подхватил за руку Залухан, и они через минуту скрылись за ближайшей скалой.
Афако остался, с тревожным чувством глядя вслед ушедшим. Он стоял, не отрывая глаз от дальней скалы, из-за которой с бурлящим шумом вырывалась река. Вскоре на том берегу показалась тоненькая фигурка девочки.
Сразу отлегло от сердца.
Через минуту-другую вернулся Батрби. Он тоже первым долгом поискал глазами девочку на той
— Ну, что ж, начнем, пожалуй.
Они поднялись по берегу метров на сорок-пятьдесят выше, разулись, скрутили вещи в один тугой узел, который Батрби привязал поясным ремнем к голове. Проверили еще раз сбрую.
— Ты чуть пережди, Афако, — подведя коня к самой воде, бросил через плечо Батрби. — Если все будет идти нормально, следуй за мной. Только смелее. Плыви наискосок, забирай правее и правее. Ну, мы пошли. — Он чуть задержался и, хлопнув коня ладонью по крутому дрожащему крупу, увлек его в бурный поток.
Подхваченные быстриной, они сразу же по горло скрылись в волнах. Лошадь, высоко задрав голову и громко, испуганно храпя, быстро неслась по течению. Рядом, чуть сзади, с необычной «чалмой» на макушке, плыл Батрби.
Афако на миг показалось, что вода несет их на пороги. Но секунда, другая, и он облегченно вздохнул. Лошадь как-то неловко дернулась, словно обо что-то споткнулась, и они выскочили на пологий берег.
Батрби поднялся на гребень и, обернувшись, взмахом руки показал куда-то влево. Афако понял: заходить надо еще выше.
Ах, страхи, страхи… Как понятны и объяснимы вы до срока и как мелки и постыдны после, как часто приходится краснеть за вас. А все оказывается просто. Вошел, проплыл, вылез… Да здравствует мужество, которое не вопрошает, быстра, глубока ли река!
Дальше дорога была менее опасной. Лишь раза два или три пришлось слезть с коней и пешком перебираться через завалы, обходить смытые участки дороги, преодолевая крутые подъемы и спуски, лесные чащи и каменистые русла притоков.
Солнце уже заходило за хребет, когда они миновали теснину. Дальше, за Куырфау, начиналось урочище Фарвджин.
Река, вырвавшись из узкого ущелья, как бы почувствовав раздолье, растекалась по всей долине, чуть замедляя бег, но часто меняя русло и доставляя жителям Хохгарона массу хлопот.
На ближнем островке из-за кустарника к самой кромке выскочил заяц. Стал как вкопанный. Сев на задние лапки, смешно подергал носом, почесал за ухом и будто подумал: «Ну, дела, попался косой…» Завидев людей, он вскочил и метнулся вдоль берега.
Всадники обогнули слева залитую водой низину… Дорога и здесь была местами смыта. Вновь пришлось пробираться сквозь чащу леса, подступавшего к самой воде. В нескольких местах путь пересекали чуть заметные тропы диких зверей.
Где-то впереди раздался конский топот, затем выстрелы и грозные окрики. Отраженное ближайшей горой эхо пошло гулять по глубокому ущелью. Залухан вздрогнула,
Путники подобрали поводья и настороженно молчали.
Раздумывать было некогда. Не желая искушать судьбу, Афако свернул коня с дороги, и они укрылись в ближайшем орешнике, густой стеной подступившем к самой обочине.
Батрби притянул к себе девочку, успокаивающе потрепал по плечу.
— Не бойся, Нартион, не бойся. Мы их не трогаем и они нас не тронут…
Через некоторое время опять послышалось цоканье копыт, фыркание лошадей. Сквозь листву хорошо просматривалась часть дороги. Из-за поворота показался человек в изношенной бурой черкеске с закутанной башлыком головой, кривоногий и низкорослый; в одной руке он держал ружье, а другой тянул за собой двух упитанных каурых волов. За ними, ругаясь и отчаянно нахлестывая кнутами медлительных животных, ехали два вооруженных всадника, также в черкесках и с замотанными головами. По всему видно было — это абреки: ограбили кого-то и торопятся скрыться в лесу.
Как ни вглядывался Афако в незнакомцев, узнать кого-либо из них не смог. Сжав зубы от сознания своего бессилия, он беспокойно заерзал на месте. «Неужели вот так и уйдут? На дороге — ни души, ущелье словно вымерло. И оружия никакого… А упускать… Ни в коем случае!»
Батрби, должно быть, показалось, что Афако решил выскочить навстречу бандитам. Как бы опережая этот безрассудный шаг, он придвинулся к нему, схватил за локоть, сжал.
— Заклинаю тебя всеми богами, Афако, — умоляюще зашептал он так, чтобы не слышала Залухан, — не вздумай выйти из укрытия. Они не посчитаются ни с чем. Это же люди без имени, без чести!
Афако, не оборачиваясь, поднял согнутую в локте руку и спокойно проговорил, понизив до шепота голос:
— Не волнуйся, Батрби, я уже воспользовался мудрым советом предков. Ты ведь сам не раз повторял его…
— Да, это мудрый совет: прежде чем выйти из себя, успей подумать.
— Мы не преминем им воспользоваться, — довольный, кивнул Афако. — Все будет разумно, очень разумно, — как бы рассуждая сам с собой, продолжал он. Помолчал секунду, другую, затем осторожно отодвинул ветку и, расширив просвет для обзора, в сердцах добавил: — Клянусь прахом отца, нет более тяжкой пытки, чем вот так наблюдать, как совершается зло…
Бандиты приблизились. Тот, что тянул волов за веревку, свернул вправо и направился прямо к тому месту, где прятались путники. Их разделяло теперь не более тридцати шагов. Залухан вся сжалась в комок, большие ее глаза широко раскрылись от страха.
Афако глянул на нее и почувствовал, как лоб покрылся испариной. Засосало вдруг под ложечкой. Краешком глаза он заметил, как у Батрби в руке сверкнул кинжал.
В это время раздался грубый окрик:
— Куда ты тянешь, скотина безмозглая! Не видишь — впереди, за кустами, стена отвесная!