Антология осетинской прозы
Шрифт:
Афако присел. Незаметно окинул главаря быстрым оценивающим взглядом. Это был высокий, стройный мужчина средних лет, осанистый, с медлительными, на первый взгляд, движениями. Наголо обритая голова, огромные, черные, как копоть на горячих очаговых камнях, глаза. На Афако он произвел неприятное впечатление — что-то хищное, отталкивающее было в его облике.
Главарь чуть повел бровью, и один из его людей, вскочив, мигом оказался возле него. Привычным движением сорвал с сучка бурдюк, разлил в бараньи рога араку, поочередно поднес гостю и хозяину.
Через минуту самодельный стол был накрыт.
— В ожидании более пышного пиршества разделите нашу скромную трапезу.
— Я старше вас. И я ваш гость. Не боясь нанести оскорбления хозяину, буду откровенен, — встав с бокалом в руке, твердо сказал Афако. — Ни один уважающий себя горец не может разделить трапезу, в которой слышится плач и слезы ограбленных.
Ни один мускул не дрогнул на смугловатом, обветренном лице главаря.
— Вы пришли как проситель, уважаемый гость, или как повелитель? Мы хотели бы знать это, — спокойно, с чувством собственного достоинства произнес он.
«Гордости, выдержки и самообладания тебе не занимать», — подумал Афако. А вслух сказал:
— Шапку ломать перед вами я не собираюсь… Одним словом, внизу меня ждут. И там — больная девочка.
В клубах едкого дыма возникла вдруг фигура чубатого одноглазого верзилы, сплошь увешанная холодным и огнестрельным оружием. Он нетвердо шагнул вперед, бесцеремонно оглядел одним глазом (на другом была черная замасленная повязка) нежданного пришельца и рыкнул:
— Чего с ним церемониться? В расхо-од!..
Главарь чуть заметно поморщился.
— Помолчи, Сидор. Мешаешь. Пошел бы, проспался..
У того, кого он назвал Сидором, на черкеске виднелись следы недавно снятых погон. Лицо его перекосилось от обиды:
— Это я-то мешаю?
— Да не шуми ты, не шуми. Здесь деликатный разговор.
— Ха, деликатный, значится… А чего ним деликатничать с ними? Они же большевистские лазутчики все. И энтот пришел пронюхать, где цэ мы располагаемся? Знаем мы ихнего брата! В расхо-од!
Он решительно шагнул вперед, вынимая из кобуры тяжелый черный кольт, но встретившись с гневно сверкнувшим взглядом главаря, попятился.
С минуту главарь молча смотрел на него, думая о чем-то своем, затем, повернувшись к Афако, неожиданно спросил:
— Скажите, мой дорогой гость, когда вы выехали из Назикау?
— Четвертого дня.
— Четвертого дня? — не мог скрыть своего удивления главарь.
— Да, а что?
— Нет, нет, ничего… Просто так…
— Да, не завидую я вам, — проговорил Афако и в свою очередь спросил: — Скажите, а что у вас случилось… четвертого дня?
Хозяин быстро посмотрел на гостя и вдруг отвел взгляд.
— Словили наших. Троих… Идиоты! Раззявы!
— И, говорят, словили-то почти безоружные… Простые путники…
— Да, а что?
— Нет, ничего… Просто так… Ну, я, пожалуй, пойду. Меня ждут.
—
— К нашему приезду наведут.
— Кто, эти босяки? Голытьба?
Афако порывисто встал.
— Мы, кажется, не поймем друг друга…
Главарь тоже встал. Неожиданно проговорил:
— Хорошо, мы вернем вам коней, так и быть, только с одним условием…
— Каким?
— Если к вашему прибытию мост наведут, я сбрею бороду. И сгоню к теснине, к святилищу, дважды по двенадцать отборных коней. Для голытьбы.
Афако с нескрываемым любопытством посмотрел на собеседника.
— То есть сдадитесь властям.
— Да. При вашем посредничестве. Сам бог послал мне вас.
— А если нет?
— Тогда вы высылаете сюда, к теснине, двух отборных быков. Помянем ваш проигрыш. Пусть попируют мои орлы, а дальше…
Афако не сводил с говорившего взгляда. Похоже, что не шутит. Хитрить ему, вроде, не было расчета. Сдается, не так уж хороши его дела.
— Я принимаю ваше условие. Только чтоб игра была честная.
Каждый поднял рог и выпил.
Вот и вся история…
А ему, Афако, уже виделась многолюдная, многоликая сходка в Назикау, возбужденно-радостные и молчаливо-сосредоточенные лица сельчан, с одинаковым нетерпением ожидающих от них, полномочных посланцев своих, важных вестей из города о скором переселении на равнину… И это чувство, чувство глубокого удовлетворения от сознания исполненного долга не покидало его до самого Назикау…
Перевод автора
Владимир Секинаев
СЧАСТЬЕ УАРЗЕТЫ
Главы из повести
Драматизм человеческого существования, видимо, заключается в том, что пока человек полон радости, где-то за пределами его ощущений возникают обстоятельства, которые, подобно камню, брошенному с горы, влекут за собой лавину, чтобы вскоре внезапно обрушиться на его голову.
Если бы слышала Уарзета, о чем говорили ее отец и Хазби, пока сидела она на педсовете, радость ее умерли бы, еще не родившись.
Бека угощал уважаемого гостя. Для нужного человека стол у него всегда накрыт. Бека понимал, что Хазби явился в качестве свата. Только странный это был сват. Он не расхваливал жениха, не кичился его родней, не обещал невесте никаких особых благ. Ходатай обычно льстив, а от этого так и веяло холодом. Сразу видно серьезного, знающего себе цену человека. Единственное, чего он добивался, — это получить определенный ответ: да или нет. Ловко увертываясь от прямого ответа, Бека плетет словесную паутину, которая сделала бы честь любому искушенному дипломату. Наконец, когда у Хазби от речей хозяина в голове замутилось, точно с похмелья, а от собственных речей окостенел язык и он собрался восвояси, Бека неожиданно сказал: